 |
 |
|
|
"Moscow and Petersburg. The city in Russian culture".
Edited by Ian K. Lilly
/ Nottingham/ Astra Press/ 2002Душа города
Рецензируемый сборник посвящен проблеме, которая стала популярной и актуальной в последние 5-7 лет. Нельзя сказать, что в отечественном литературоведении интерес к так называемым "городским текстам" возник вдруг, но, вместе с тем, приходится признать, что в изучении этого рода сверхтекстов есть заметные временные разрывы. Межа длиной почти в 60 лет пролегает между работами Н.П. Анциферова о литературных образах Петербурга и выпуском "Трудов по знаковым системам", Петербургу посвященных и содержащих важнейшие в плане изучения "городских текстов" статьи В.Н. Топорова [Топоров 1984] и Ю.М. Лотмана [Лотман 1984]. Ценность этих работ была признана филологами, но в течение десяти с лишним лет после их выхода сама проблема не обрела должного звучания.
Живой широкий интерес к ней возник лишь во второй половине 90-х годов, когда отечественная наука и весь культурный слой населения России, в силу исторических перемен, были поставлены перед необходимостью выработки нового миро- и самосознания, что невозможно было сделать без опоры на некие важные точки, связанные с памятью культуры. Отсюда, видимо, и берет начало возникший в недавнее время повышенный интерес к такому явлению как "городской текст" русской литературы, связан ли он с образами городов столичных (Москва и Петербург), провинциальных (Пермь, Тюмень, Архангельск и другие) или зарубежных (Рим, Венеция, Париж), но усвоенных русским, российским сознанием и через него включенных в общерусский литературный и культурный контекст.
В зарубежной культурологии и филологии исследование города как текста, а также определенного места, локуса и образа его в национальной культуре и литературе имеет более давние и последовательные традиции, что, несомненно, сказалось на материалах сборника "Москва и Петербург. Город в русской культуре". Однако, думается, появление его есть, кроме прочего, отклик на те процессы, которые происходят ныне в культурной сфере России и параллельно им в российской филологии, отклик самобытный и адекватный, способный оставить след в изучении обозначенной выше проблемы.
Специфичность подходов сказывается в сборнике как на уровне тематики статей, так и в выборе материала, исследовательской манеры и т.д. Широка темпоральная рама сборника: четыре из шести составляющих его статей посвящены изучению конкретных субтекстов или субтекстовых групп, связанных с начальными десятилетиями ХХ века, и два исследования как бы оторвались от остальных, оборотившись вспять к явлениям столетней и более давности - к изображению в литературе Москвы периода наполеоновской оккупации и к Петербургу времен Екатерины II.
Такой временной разбег не лишает сборник внутреннего единства, ибо все статьи, независимо от отношения авторов к понятию "городской текст", так или иначе с этим понятием связаны и фактически являются метатекстовыми сегментами того объемного целого, которое принято именовать "Петербургским" или "Московским текстом" русской литературы.
И единство сборника и его неизбежную, даже необходимую в таких научных жанрах внутреннюю диалогичность отчетливо продемонстрировал автор предисловия к нему известный славист, автор многих достойных работ по русской литературе Кирилл Постоутенко. Следует заметить, что предисловие это написано так емко и с такой точностью характеристик, что оно само могло бы стать наилучшей рецензией на сборник, интродукцией к которому явилось по замыслу редактора.
Большая часть статей (4 из 6) посвящена изучению различных аспектов связанных с "Петербургским текстом" и образом Петербурга, но открывают сборник две статьи, посвященные Москве русской литературы: статья Сары Диккинсон, известной как автор работ о жанре путевых записок и сюжетах-путешествиях в том числе и в русской литературе, - "Москва 1812 года: Сентименталистское эхо в повествовании о наполеоновской оккупации" и статья редактора сборника Иэна К. Лилли, известного российским филологам по ряду стиховедческих и иных по тематике статей и переведенной на русский язык книге "Динамика русского стиха" [Лилли 1997], - "Женская сексуальность в предреволюционном "Московском тексте" русской литературы".
Первая статья представляет несомненный интерес не только для исследователей "Московского текста", но и для тех, кто сосредоточен на изучении творчества Л.Н. Толстого. Авторами работ о Толстом давно замечен анахронизм в прорисовке характеров главных героев романа "Война и мир", которые, будучи по сюжету людьми начала XIX века, по типу мышления и мировосприятию более похожи на современников писателя. С. Диккинсон, не ставя задачу объяснить этот анахронизм, фактически вносит немалый вклад в его осмысление. Тот локальный, казалось бы, материал, связанный с отзвуками в тексте "Войны и мира" ранних произведений, описывающих Москву по свежим следам ее оккупации в 1812 году, который рассматривает исследователь (Батюшков, Жуковский, Ф. Глинка, Вяземский и многие другие), позволяет понять толстовский "механизм" темпорального сближения повествования если не с реальными событиями, то с его живой и близкой литературной рецепцией. Наличие в романе разных в ментальном и темпоральном плане уровней точки зрения задает своего рода эстетическую игру со сменой дальней и ближней фокусировки, отчего главные герои романа оказываются то "привязаны" к времени и событиям через не всегда явный интертекст, то, вырываясь из него, уходят в сферу сверхличного и надвременного. С. Диккинсон показывает, как сразу после 1812 года в русской литературе формируется вполне обозначивший себя по отношению к Москве интерпретирующий код, звеньями которого долго пользовалась русская литература, тематически связанная с наполеоновским походом на Россию.
Статья И. К. Лилли на первый взгляд может показаться традиционной по своим интенциям, ибо автор рассматривает Москву в сложившемся уже русле как город - носитель и выразитель женского начала. Однако данная универсалия, утвердившись, крайне редко конкретизируется как в плане типологическом, так и в плане индивидуальных писательских воплощений ее. И. К. Лилли интересуют именно оба указанных аналитических вектора, хотя сосредоточивается он в своем исследовании, как это и обозначено в заглавии статьи, на изучении женских ипостасей Москвы в творчестве писателей начала ХХ века, или, как Бунин, Б. Зайцев, И. Шмелев, перманентно ориентированных на российский, московский мир этого периода и нередко фиксирующих связь в нем женского и религиозного начал. Корни такого сопряжения уходят в глубины православия, представляющего, по мнению многих русских религиозных мыслителей, женскую по природе своей ветвь христианства. Таким образом, в пространстве Москвы, как показывает И. К. Лилли, встречаются, взаимно усиливая друг друга и друг в друга включаясь, два женских локуса - общегородской и церковный. В них или между ними (что зависит от сюжетной коллизии) существует героиня многих субтекстов "Московского текста" русской литературы.
И. К. Лилли в точной системе типологизации выделяет три разновидности таких героинь: 1) защитница семейных ценностей, не вступающая в конфликт с принятыми социальными нормами и, более того, эти нормы поддерживающая и укрепляющая; 2) героиня, обретающая себя и устраивающая свою жизнь вне замужества, но в границах принятых и одобряемых, либо, как минимум, не отвергаемых структур; 3) роковая женщина, социальный аутсайдер, каковым она становится по своей воле или по воле обстоятельств. Автор статьи рассматривает все три типа, проясняя их связь с "московским" началом. Москва в интерпретации И. К. Лилли предстает как место разигрывания некой пьесы с более или менее фиксированным текстом и определенным набором женских ролей, в качестве исполнителей которых может выступать, персонифицируясь, и сама опальная столица (Москва-вдова, например, или Москва-дева, Москва-блудница и т.д.). В целом статья И. К. Лилли привлекает четкостью классификаций, счастливо избегающих жесткости, и очень корректным (что в этом случае особенно ценно) обращением с литературным материалом.
Статья Джорджа Е. Манро "Петербург Екатерины II: официальное просвещение и народные верования" - это глубокая работа историка, имеющего дело с проблемой крайне интересной и важной для постижения как петербургского, так и общероссийского смыслового ареала. Автор исследует соотношения в Петербурге последней трети XVIII века нескольких культурных пластов: официальной культуры, официального и народного мифотворчества, официального и народного православия и, наконец, проявлений неканонического христианства - сектанства. Дж. Е. Манро рассматривает Петербург как поликультурный локус, как город множественных реальностей. Статья его отточена по мысли, богата отсылками к фактам и научным трудам, среди которых, правда, не оказалась упомянутой книга А. Эткинда "Хлыст" [Эткинд 1998], содержащая анализ большого материала, связанного с народной религиозностью, вполне проявившей себя в Петербурге XVIII-ХХ веков.
Петербург в литературе и филологической науке начала ХХ века стал предметом изучения в статьях Милицы Баньянин, Екатерины Юдиной и Эмили Джонсон. Автор первой из них известна своими работами о русской поэзии первых десятилетий ХХ века. В данном случае в статье "Поэтика улицы в творчестве Блока и Гуро" она рассматривает улицу как репрезентант Петербурга в целом, что, конечно, возможно, но и чревато двойным риском - повторения известного (театральность Петербурга, герой-клоун, герой-актер, маски и т.п.) и утратой ощущения внутренних дефиниций, связанных у Блока, в частности, с различением улицы и переулка, который обладает своей особой семиотикой и особой физикой и метафизикой (прямизна улиц и извивы переулков). М. Баньянин не удается полностью избежать рискованных ситуаций, но это не означает, что вся первая часть статьи ее, посвященная разговору о Блоке, вторична в научном отношении. Автор оригинально и убедительно рассматривает три связанных с улицами аспекта поэтики Блока - визуальный, аудиальный и по-своему выраженный кинестетический, который коротко и емко можно обозначить английским walking.
Раздел, отведенный в статье изучению поэтики улицы в творчестве Е. Гуро, содержит много ценных и интересных наблюдений. Здесь изначально выбрана адекватная материалу и, вместе с тем, нестандартная позиция, представляющая героиню прозаических миниатюр Гуро в пространстве города как "a female flаneur". Отсюда вытекает актуализация всего, что связано с точкой зрения (в том числе и пространственной), с визуальным образным рядом (богатой и сложной колористикой, в частности) и с особой внутренней динамикой, ощущаемой Гуро и передаваемой ею в тексте. При сходстве в некоторых моментах с Блоком Е. Гуро в прорисовке улиц, по справедливому замечанию М. Баньянин, сохраняет "женскость" взгляда: ее мало интересует жесткость индустриальных проявлений города, но очень занимает многоликость персон, заполняющих его улицы. "Ее произведения, - пишет о Гуро М. Баньянин, - в плане эстетическом и этическом вливаются в модернистский поток великой английской традиции, представленной Т.С. Элиотом и Вирджинией Вульф" [с. 86].
Е. Юдина, автор работ о К. Вагинове и русском авангарде, опубликовала в рецензируемом сборнике статью ""В тоске предельной поглядим назад": Санкт-Петербург в автобиографической и коллективной памяти 1920-х годов", где рассматривает проблемы рецепции города, взятого в один из самых драматических моментов его истории - на пороге временного обрыва и утраты имени. Острота момента, вербально зафиксированного в текстах, потребность сохранения уходящего в личной и общей памяти привели в резко изменившихся обстоятельствах к актуализации выработанных ранее и уже устоявшихся образных рядов интерпретирующего кода, что, по мнению автора статьи, порождает своего рода плагиаризацию памяти, активизируя механизм заимствований из более ранних текстов. Природа этих заимствований связана с опознаваемостью, высокой репрезентативностью тех или иных образных элементов "Петербургского текста" русской литературы. Вместе с тем, по точному замечанию автора, уничтожение в 1920-х годах петербургской "вещественности" (к примеру, сжигание старых биографически значимых вещей в борьбе с наступающим холодом) опустошает мир и порождает в памяти и во времени разрывы, подталкивающие культуру к движению вспять, ко временам доисторическим, к периоду оледенения, грозящего бывшей имперской столице полным уничтожением. Автор статьи наглядно демонстрирует, как в интеллигентской индивидуальной и коллективной памяти настойчиво отыскиваются, чтобы текстово воплотиться и замедлить процесс крушения, следы былого Петербурга. Е. Юдина равно корректно и цельно работает и с литературным материалом и с визуализацией Петербурга в русской живописи, влияющими друг на друга и друг с другом взаимодействующими. Статья ее по своему значению далеко выходит за пределы проблем, так или иначе связанных с "Петербургским текстом" русской литературы, и помогает ясно увидеть связь и противостояние в критический период ментального и реального, идей (в платоновском смысле) и вещи, помогает понять переживания и поступки многих россиян в переломный момент отечественной истории.
Статья Э. Джонсон "Трансценденция и город: "Душа Петербурга" Николая Анциферова как эстетическая утопия" являет собой удачную попытку рефлексии по поводу рефлексии, попытку создания своего рода мета-метатекста. Основанием для данной работы служит положение, высказанное в начале ее: Н. Анциферов, по мнению Э. Джонсон, выступает в своих трудах о Петербурге не только как исследователь, но и как "петербургский писатель", как создатель объемного и значимого звена "Петербургского текста" русской литературы. В исследовании этого аспекта Э. Джонсон солидаризируется с автором предыдущей статьи сборника, к которой она и отсылает читателя, когда утверждает, что написанные в 1920-х годах книги Н. Анциферова во многом воскрешают ранние символистские принципы жизнетворчества и обращены лицом к эстетике и философии начала ХХ века. Так проявилась у автора "Души Петербурга" попытка защиты и сбережения былого при одновременном поиске корней происходящего, равно как и попытка психологической самозащиты человека культуры, брошенного историей в бездну разрушения и хаоса. В результате "Душа Петербурга" обретает, по мнению Э. Джонсон, черты утопии. Мысль эта, несомненно справедливая, была высказана в статье И.П. Смирнова "Петербургская утопия" [Смирнов 1989], но там она была развернута не на материале трудов Н. Анциферова, а, исходя из них и включая их, на примере большого числа философских и художественных текстов, русских и зарубежных.
Э. Джонсон рассматривает первую из "петербургских" книг Н. Анциферова в широком литературном, культурном и биографическом контексте. В очерченном исследователем круге текстов предшественницей Н. Анциферова в плане исповедуемых им подходов названа Вернон Ли с ее знаменитой книгой об Италии, куда в русском издании помещена и ее основополагающая работа "Genius loci: Notes on Place" [Ли 1914]. Говоря об этом, Э. Джонсон указывает на перекличку названия книги Анциферова с формулой "Genius loci" ("Гений места"). Своими книгами о Петербурге, замечает автор статьи, Анциферов учит читателя видеть "подтекст" города, то, что выражено в его внешнем облике, и то, что скрыто за ним, учит понимать Петербург как исторический феномен. Такое прочтение работ Анциферова ярко демонстрирует актуальность их для нашего времени, для нового периода самоопределения, в котором Петербург как особый культурный и исторический знак играет и, видимо, сыграет еще немалую роль.
В заключение хочется отметить, что сборник "Москва и Петербург: Город в русской культуре" является продуктом нескольких конференций, но он, как пишет в "предуведомлении" его редактор И. К. Лилли, не есть традиционное собрание официально озвученных материалов, а результат внеаудиторных дискуссий, то есть той части всякой конференции, которая нередко бывает наиболее плодотворной. Это, как видно, и определило его внутреннюю связность, череду взаимоотсылок, ту не всегда явную внутреннюю диалогичность, которую искусственно почти невозможно имитировать.
Литература
Ли В. Италия. М., 1914.
Лилли И. Динамика русского стиха. М., 1997.
Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.
Смирнов И.П. Петербургская утопия // Анциферовские чтения. Л., 1989.
Топоров В.Н. Петербург и "Петербургский текст русской литературы" // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.
Эткинд А. Хлыст. М., 1998
Рецензент:Печерская Т.И.