 |
 |
|
|
Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности
Виролайнен М.Н.
/ СПб/ Амфора/ 2003/ 503
Имя Марии Наумовны Виролайнен хорошо известно тем, кто занимается или просто серьезно интересуется русской классической литературой. Тем удивительнее осознавать, что книга "Речь и молчание" является, как ни странно, первой ее книгой. В ней собраны статьи разных лет, тематический охват которых включает материал от древнерусской словесности до новейшей.
И тем не менее это не сборник в привычном понимании жанра, а именно книга, единство которой определяется личностью исследовательницы, ее интересом к определенному кругу тем и явлений русской литературы, манерой мыслить, наконец, узнаваемым и неповторимым в своей индивидуальности стилем, что является большой редкостью, а потому большой ценностью в филологии.
"Речь и молчание" - не просто некое формальное название книги с метафорической подоплекой, обеспечивающее ей необходимую тематическую связанность. "Речь и молчание" - это обозначение совершенно особого филологического направления исследования словесности. В предисловии "От автора" М.Н. Виролайнен пишет: "Каждый текст о чем-нибудь молчит, и зона его молчания суть та область, которая взывает к усилиям герменевтическим. Ибо герменевтика - это про-речение несказанного, и тем она отличается от многих других областей филологии, направленных на истолкование сказанного. В нашем мире есть сферы, которые всегда должны пребывать в состоянии взаимообмена. Молчание и речь входят в их число так же, как хаос и космос. Прекращение обмена между такими сферами ведет к энтропии. Текст затем и молчит о многом, чтобы обмен между молчанием и речью был возможен всегда, чтобы негентропийная активность - в частности, активность герменевтическая, - могла разворачиваться неустанно, поддерживая фундаментальные условия нашего бытия" (С.11).
К таким фундаментальным основам бытия относится культурный космос, которому, принадлежит наше сознание и наша жизнь. Именно так формулирует и исследует этот феномен М.Н. Виролайнен в статье "Структура культурного космоса русской истории", открывающей и концептуально охватывающей книгу. И так крупно обозначенная тема статьи, и глубина и новизна идеи, положенной в основу описания структуры культурного космоса, конечно, только в предельно концентрированном виде передают концепцию и интерпретацию русской культуры, поскольку на ее полный разворот и аргументацию необходима монография, а не статья.
Складывавшийся и развивавшийся на протяжении многих веков, культурный космос, по мнению исследовательницы, сейчас завершает цикл своей эволюции. Каковы те исторические границы, в пределах которых культурный космос может быть осмыслен как целое? Каковы структурные связи внутри этого гигантского целого? Эти вопросы предпосланы гипотезе, безусловно, одной из интереснейших в сфере осмысления феномена русской культуры.
Импульсы всех последующих работ, литературоведческих и культурологических, так или иначе циркулируют внутри предложенной автором модели культурного космоса. Сгруппированные по тематическим аспектам, затрагивающим различные и часто удаленные друг от друга во времени сферы культуры и литературы, статьи разделены на несколько блоков: "Сюжетообразование в летописи", "О Пушкине", "Петербургские идолы", "Миф и стиль", "Инобытие речи". И все-таки два имени особенно выделяются в пристрастиях автора. В предисловии к книге С.Г. Бочаров пишет: "Пушкин и Гоголь - две центральные фигуры в картине, представленной в книге. Центральны они и на путях русского слова. Слово Пушкина - соразмерное реальности, поэтическое слово, сохраняющее свою независимость от реальности, но и за ней признающее и словно оберегающее ее независимое от слова и от поэзии бытие. Слово Гоголя - чрезмерное, сверхсильное и посягающее на вторжение в реальность и на ее переустройство, слово-действие, слово-орудие преображения жизни - преображения жизни словом ... " (С.8). И это именно те позиции, с которых исследуется в книге слово Пушкина и Гоголя.
Среди работ в разделе "О Пушкине", представляющих исследования отдельных стихотворений поэта, "Маленьких трагедий", невоплотившихся замыслов (опыт реконструкции возможной разработки исторических сюжетов), особо хотелось бы выделить статью "Культурный герой Нового времени". Именно Пушкин, по мнению М.Н. Виролайнен, является для русской истории нового времени классическим культурным героем в том буквальном смысле, который связан с этим понятием: "...культурный герой приносит в мир новость ... Но совершение того, "чего раньше не было", - не единственное требование к культурному герою. Другое, не менее настоятельное, заключается в том, что принесенная им новость должна остаться в мире как норма. В соединении этих двух требований и находится точка пересечения мифа и истории" (С.117).
Отталкиваясь от расхожих и неискоренимых представлений о том, что Пушкин "первый", рассматривая составляющие национального пушкинского мифа, М.Н. Виролайнен предлагает взглянуть на "мифологического" Пушкина с точки зрения тех исторических и культурных процессов, в контексте которых смогла особым образом реализоваться его роль культурного героя. Одно из резюмирующих положений концепции выглядит так: "Пушкинский путь возвращает русской культуре утраченное единство, но возвращает не в результате движения вспять, а через фундаментальную историческую инверсию. В досекуляризованной Руси личность (любая личность, будь то простолюдин или царь, священник или мирянин) обымается началом родовым и соборным, существует внутри него. В результате секуляризации личность отпадает от родового и соборного, противопоставляя ему индивидуалистическую тенденцию. Пушкинский путь указывает, что личность, прошедшая через искус индивидуализма, способна восстановить родовой и соборный принцип - не теперь уже внутри себя. И если теократия обеспечивала единство культуры через церковность (и церковную соборность), а следовательно, через священство, то отныне ответственность за "исправление путей" русской жизни берет на себя литература, словесность, ибо личностью, прокладывающей путь к новой соборности, становится поэт. Именно после Пушкина возникает центральная идея классической русской литературы: идея мессианского назначения писательства" (С. 130 - 131).
Достоевский, Набоков, Хлебников тоже особым образом представляют в книге русский культурный космос. Проблематика статей "Пушкинский "возможный сюжет" и виртуальная реальность" и "Гибель абсурда" связана с размышлениями о последствиях постмодернистского вторжения в космос культуры. Последствия эти представляются М.Н. Виролайнен далеко не безобидными: "Произошедшее изменение куда более серьезно, чем такие смены культурных вех, как, например, переход от классицизма к романтизму, ибо оно затрагивает уже не распределение приоритетов, а самые основы, базовые принципы мышления и различения мира ... Все эти новации заслуживают культурной рефлексии не только в силу своей радикальности, но еще и потому, что, даруя неограниченную свободу, они чреваты энтропийными последствиями ... Перед носителями культуры, застигнутыми такого рода духовными катаклизмами, и в какой-то мере причастными им, с неизбежностью встает вопрос о новом самоопределении" (С. 478). Последнее суждение в том или ином виде постоянно варьируется на страницах книги - причастность и со-участие, ответственность носителей культуры за ее состояние, необходимость культурных усилий, самоосознание и самоидентификация себя культуре. Именно от этих усилий и решений зависит, будем ли мы "сознательно участвовать в истории, либо стихийно пребывать в процессе, от нас не зависящем" (С. 68). Что и говорить, позиция крайне редкая по своей определенности в современном "культурном сообществе".
В завершении приведем финальные слова предисловия к книге. С.Г. Бочаров пишет: "Мария Наумовна Виролайнен делала в филологии свое дело, не торопясь с этой книгой, а сейчас пришло время нам с благодарностью ее от автора принять. Принять и оценить, припоминая при этом меру оценки крупных явлений, введенную некогда Вячеславом Ивановым (одним из теоретических героев книги): книга большого стиля" (С. 10).
Рецензент:Литвин И.А.