Шекспировы сонеты, или Игра в игре

С. Степанов
/ Амфора/ СПб/ 2003/ 553

---

Блистательный, одновременно игровой и серьёзный труд для тех, кто любит занимательное литературоведение, творчество Шекспира и разделяет убеждения нестрадфордианцев. Труд, быть может, не столь капитальный, как "Игра об Уильяме Шекспире" И. Гилилова - "Игра в игре" всё же, в каком-то смысле на чужом поле, но оттого нисколько не менее талантливый, захватывающий, головоломный.

Принципиально иные, нежели маршаковские или финкелевские, переводы шекспировых сонетов петербуржца Сергея Степанова известны уже достаточно давно. Здесь удручающе малым, тысячным тиражом представлен полный корпус откомментированных сонетов, причем комментарий зачастую вдвое-втрое превышает объём стихотворения. Помимо перевода и комментария, занимающих три четверти солидной книги, автор предлагает небольшие, развивающие рэтлендианскую (гилиловскую) концепцию, предисловие и заключение. В качестве приложения впервые в России представлено факсимильное издание первого (1609 г., каковую дату, оспорив, в конечном итоге С. Степанов отодвигает вперёд примерно на три десятилетия) издания "Сонетов", в литературоведении именуемого для краткости Q (от лат. Quarto).

Это самое Q существеннейшим образом отличается от всех прочих изданий лирики Шекспира, каковые, по слову автора, есть не что иное как "филологическое блюдо с ненатуральными добавками", то есть отсебятина шекспироведов-стратфордианцев, выдающих свои измышления за шекспировский текст. Собственно говоря, стихи, которые переводит Степанов, - именно из этого, а не академического Шекспира. И именно в этой неряшливо отпечатанной, пестрящий опечатками, ошибками и прочими странностями и недостатками книжке, от всего тиража (кстати, какого именно - одна из важнейших загадок) которой сохранилось лишь 13 экземпляров (причем среди них нет и двух идентичных), согласно убедительным (для меня) доказательствам автора, собственно говоря, и зарыт "Желающий Потрясать Копьём".

Итак, по И. Гилилову (о чём во вводной части кратко, но и исчерпывающе рассказывает С. Степанов), Уильям Шекспир - это Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, его жена (дочь знаменитого английского поэта Филипа Сидни) Елизавета, а также, скорее всего, её тётка Мэри Сидни, графиня Пембрук, и, возможно, ещё с десяток литераторов и аристократов, посвящённых в тайну величайшей в истории литературной мистификации. Последние, однако, скорее всего именно посвящённые. Авторов как таковых двое - муж и жена, Голубь и Феникс, жившие недолго и в "странном" браке, то ли изначально платоническом, то ли сделавшемся таковым вследствие тяжёлой болезни мужа. Подробнее здесь говорить незачем, книгу И. Гилилова легко можно найти в обычных и сетевых библиотеках, например, по адресу: www.lib.ru - в своё время я сам её электронную версию М. Мошкову и посылал.

В игру И. Гилилова С. Степанов вводит свою - коронную - фишку, объясняющую, с одной стороны, странности брака двух поэтов, с другой - позволяющую "правильно" прочесть, то есть понять вечно загадочные сонеты. По мнению автора, если не все, то многие тайны феномена "Уильям Шекспир" объясняются названием болезни Рэтленда (или, что скорее всего, - обоих Рэтлендов) - сифилис, в те поры болезнь не только постыдная, но и, что гораздо существеннее, неизлечимая.

С тем и приступает С. Степанов к комментированию своих переводов сонетов великого барда. Но предварительно предлагает собственный их порядок, для чего применяет определённый (и нам растолкованный) шифр.

В результате мы получаем, кажется, действительно впервые, не сборник разрозненных, чтоб не сказать - растрёпанных и зачастую тёмных стихотворений откровенного бисексуала, а сюжетно выстроенную книжку, по сути являющуюся поэтической перепиской одинаково гениально одарённых супругов, вынужденных жить порознь, между собой и общим другом-аристократом, которого автор идентифицирует как Уильяма Герберта, графа Пембрука. Из комментария С. Степанова также становится ясно (для тех, разумеется, кто не верит, что кухарка может управлять государством, а неграмотный сын перчаточника сочинить "Гамлета", кто принимает гилиловскую "игру о Шекспире", а вслед за ней и описываемую здесь "игру в игре"), например, кто она, "Смуглая леди сонетов", кто он, поэт-соперник, вызвавший сетования Шекспира, а кто и - пшик, воздушный шарик! - весьма неудобный для исследователя и по-страдфордиански ханжески воспитанного читателя Белокурый друг-любовник.

Впрочем, это далеко не всё, что читатель может узнать из книги Сергея Степанова, совмещающей под одной обложкой и превосходные переводы бессмертных сонетов, и комментарий к ним, и первостатейный литературный детектив. Всего не расскажешь, да и не надо рассказывать, не так ли? Не во всяком детективе главная загадка - кто убил. Порой интереснее - кто поймал.

Да уж поймал ли? Сам-то С. Степанов убеждён ли, что поймал? А поди узнай, играя с ним (тут самая большая разница с гилиловской книгой) в эту "игру в игре", вроде бы и вполне серьёзную, но, с другой стороны, испещрённую "дорожными знаками" эпиграфов из нашего розлива Вильяма Шекспира - Козьмы Пруткова. Решайте сами, дорогой читатель, а мне, за невозможностью объять необъятное, остаётся только заткнуть фонтан, напоследок предложив в качестве выразительного (и заразительного) примера степановский перевод знаменитейшего сто тридцатого сонета и фрагмент авторского к нему комментария (см. С. 256 - 259 рецензируемого издания).

"130... Елизавета - Пембруку

My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips' red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damask'd, red and white,
But no such roses see I in her cheeks;
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go;
My mistress, when she walks, treads on the ground:
And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.

Её глаза на солнце не похожи,
Коралл намного губ её красней,
И не белее снега охра кожи,
И волосы как смоль черны у ней,

И щёки далеко не так богаты,
Как роз дамасских бело-алый куст,
И я послаще знаю ароматы,
Чем запах, что с её слетает уст.

Люблю её послушать, но признаю,
Что музыка куда милее мне.
Как шествуют богини, я не знаю,
Но поступь милой тяжела вполне.

И всё ж пред нею ни одной из дам,
Пожалуй, предпочтенья не отдам.

Боюсь, при взгляде на предложенную комментатором адресацию сонета, глаза читателя полезут на лоб. Однако уверяю вас, мои собственные глаза, когда я понял, в чём тут дело, тоже полезли на лоб - и я разразился хохотом! Остаётся только догадываться, как хохотали над этим сонетом сами Рэтленд, Елизавета и Пембрук.

Однако давайте разбираться по порядку. Прежде всего надо заметить, что (и это, конечно, давным-давно обнаружено учёными-шекспироведами) этот сонет имеет прямую связь со стихотворением Томаса Уотсона (того самого Уотсона, которого Джордж Стивенс ещё в восемнадцатом веке поставил выше Шекспира как более искусного поэта).

[Далее С. Степанов приводит стихотворение Уотсона на языке оригинала. Я опускаю его, надеясь, что не слишком въедливый читатель простит мне экономию места, а въедливый и сам прочтёт в книжке, каковую непременно добудет, на то он и въедливый. - В.Р.]

Как видим, стихотворение и впрямь очень приличное, вполне красивое. Однако Елизавета выворачивает его наизнанку. Мало того что все характеристики возлюбленной Уотсона оказываются у "возлюбленной" Елизаветы отсутствующими, у неё ещё и "возлюбленная" превратилась в "возлюбленного", да ещё такого, как Рэтленд!

Итак, в тексте сонета трижды встречается выражение "моя госпожа" (my mistress) - 130: 1, 130: 8 и 130: 12. Однако у Шекспира в Q трижды текст выглядит иначе - my Mistres, а это отнюдь не my Mistris! Я полагаю, что это либо "развитие" шуточки Елизаветы - misteres (126), Mistersse - с опущением гласной "е" между t и r, либо попросту авторская порча, то есть эта гласная была выброшена при подготовке рукописи к публикации. Соответственно, авторской порчей являются женские местоимения - she, her, равно как и "богиня" (goddesse).

Между тем речь идёт о Рэтленде, а my Mistres следует читать как "моего господина", "моего возлюбленного". Его глаза, хоть и ясные, но они запали; его губы имеют землистый цвет; его кожа, в том числе и на груди (у мужчины тоже имеются груди! - breasts) - серо-коричневая (her breasts are dun) - по-видимому, у Рэтленда была сильно поражена печень, что и вызвало его "почернение"; щёки Рэтленда, разумеется, того же землистого цвета; о сколько-нибудь приятном запахе от заживо гниющей плоти Рэтленда говорить и вовсе не приходится; завершает картину грохот шагов еле ковыляющего Рэтленда - ведь он впрямую хром, с трудом ходит, суставы его поражены недугом, они, по сути дела, вывернуты и при ходьбе должны были ужасно болеть.

В ключе Елизавета говорит не о "красоте" своего возлюбленного, а о его "редкости" (as rare), так как талант Рэтленда и впрямь редкость.

В заключение заметим, что в предложенной мной адресации этот сонет является прямой изменой Елизаветы, так как он адресован Пембруку (о Рэтленде она говорит в третьем лице). На эту измену Рэтленд ответит не сразу, но достойно - сонетом 99. <...>

Отмечу также, что этот сонет восходит отчасти к сонету 132, в котором Елизавета описала внешность Рэтленда".

Не всё понятно? Непонятно, о какой шуточке Елизаветы, о какой её измене, о какой авторской порче толкует автор? А я, вовремя затыкая фонтан, и не обещал выдавать всех секретов, ведь "кто поймал", действительно, порой бывает интереснее, чем "кто убил", но самое-то главное не это, самое-то главное - "как ловили".

Рецензент:Распопин В.Н.