 |
 |
|
|
113 прелестниц Пушкина
Е.А. Рябцев
/ Ростов-на-Дону/ Феникс/ 2003/ 512
Отчего-то среди множества ежегодно выходящих книг о Пушкине эта приобрела особенную популярность. Отчего именно - попробуем разобраться.
Как сообщает аннотация на задней крышке переплёта, её автор - канд. филологических наук и "популярный российский писатель, автор 20 книг прозы и поэзии... председатель регионального общественного фонда поддержки писателей и литераторов Дона". В том, что Рябцев - стихотворец, сомневаться не приходится. Иные главы своей книжки о Пушкине-любовнике он начинает с собственной стихотворной строчки, набранной, однако, как обычная проза (и то верно - в соседстве с пушкинскими наши стишки...). Да и о пушкинских стихах, приводимых в подтверждение амурных приключений поэта, автор говорит отнюдь не филологическим языком. Восхищается, конечно, но как-то дежурно, без восторга. Последнего ему на стихи просто не хватает - весь вышел на пушкинские шуры-муры. Именно так, как написана, и воспринимается читателем книжка про 113 прелестниц (на самом деле упомянуто около 50, обстоятельных же зарисовок и того меньше), которую с тем же успехом можно было бы назвать "Шуры-муры российского Ловласа, или Пушкин в постелях". И так именно по большей части она и написана - лишь чуть менее сально, чем журналистские опусы в сомнительной прессе. Образцы, с которыми автор пытается равняться - вересаевский труд "Пушкин в жизни" и столь же старая, начала 20-х гг., книжка П. Губера "Донжуанский список Пушкина". Разумеется, учтены и новые находки пушкинистов, и психоаналитические трактовки облика и творчества великого поэта.
К числу достоинств книги Е. Рябцева, пожалуй, можно отнести лишь последнюю главу, посвящённую судьбе Н.Н. Гончаровой-Пушкиной-Ланской, достаточно обстоятельную и в целом уважительную к трагедии поэта и его жены, полемизирующую как с уничижительным мнением о Наталье Николаевне Вересаева и наследовавших ему Цветаевой и Ахматовой, с одной стороны, так и с апологетикой Ободовской - Дементьева - Доризо - с другой.
Почти столь же удачна и зарисовка о Вере Вяземской. Но это, пожалуй, и всё. Обстоятельные же, в общем, главы о барышнях Тригорского, равно и любопытный очерк о Е.М. Хитрово чересчур грешат унизительными для героинь подробностями их сексуальности. Другие женщины Пушкина вышли у Рябцева какими-то безликими, даже такие яркие и хорошо изученные пушкинистикой дамы, как Воронцова и Фикельмон.
Всё, однако же, было бы не так уж печально (просто ещё одна банальная книжка про то, когда, с кем и сколько раз "наше всё"...), если бы не безграмотный зачастую, явно нередактированный, залихватский, отдающий хлестаковщиной язык "популярного российского писателя". Вот его образцы: "Любимица Пушкина и Тютчева, любовница императора Николая I, эта женщина (Амалия Крюденер. - В.Р.), редкостно исполнявшая арии и романсы, умевшая ЗАПУДРИТЬ МОЗГИ любому мужчине..." (С. 334); "Дарья Фёдоровна Фикельмон - одна из неслыханных (?) светских женщин, у ног которой колдовал (?) Пушкин..." (С. 335); "Для истории любострастия (напечатано "любостратия". - В.Р.) её с Пушкиным важно знать, была ли Дарья Фёдоровна пленена в полон (?) мужем. Она открывает свою взрослую страницу жизни (?) в Неаполе..."; "Заблудшая душа Дарьи своей породой была сродни характеру упрямой, дикой груши" (С. 337); "Объясняя Долли, почему он не может навестить её в Красном Селе (?), КУДА ОНА, не подумав, ПОКАЗАЛАСЬ ВСЕМУ ЛЮДУ во время военных походов, царь пишет..." (С. 339); "Пушкин, ВТЮРИВАЯСЬ в женщин старше его..." (С. 355). Примеров, полагаю, достаточно - подобными воляпюками испещрён весь текст.
Стилистика порождает вопрос: кому и зачем адресована книга? Взрослому читателю, знакомому хотя бы с работами, приводимыми Рябцевым в качестве "использованной литературы", она будет как минимум неприятна, но скорее - что для авторского самолюбия страшнее - смешна. Остаётся, следовательно, "племя младое", а лучше сказать "потерянное поколение". Его-то, вероятно, и просвещал "популярный российский писатель", приобщая к высокой пушкинской поэзии посредством использования тусовочного сленга и то и дело панибратски хлопая Сашу (именно так, "Сашей", и называет Рябцев своего героя аж до женитьбы, забыв, вероятно, что к тому времени им, Сашей, уже написаны были и "Пророк", и "Борис Годунов", и "Онегин") по плечу: ну что, мол, брат Пушкин, хлопнул стакан водки - и пишешь?..
Подтверждение? Да вот оно - последний пассаж текста: "Мир не перестаёт удивляться: и где только силы брались у Александра Сергеевича. Ночь-полночь - позовут "девы юные", великосветские дамы или крепостные девки - бежал к ним. А на рассвете писал изумительные стихи" (С. 503). Браво, господин Рябцев, мир, тот, что не вышел покуда из пубертатного периода, действительно, удивляется! Но это ещё цветочки, продолжим цитату: "Нам не имеет смысла больше покрывать Пушкина слоем глянца, ретушировать его неукротимую тягу к женщинам. И, может быть, тогда и в XXI веке к нему не зарастёт народная тропа?" (там же). Вот так, стало быть: хлопнул стакан водки, сочинил стишок - и пора по бабам! За то и помнить будем, и к памятнику, голубями попятнанному, из кустов шастать не перестанем.
Оно, конечно, теперь каждому сапожнику вольно пироги печи, а уж тем более "председателю регионального общественного фонда... кандидату филологических наук". Факт: поколение - и не одно - потеряно, "племя младое" поистине нам не знакомо и само со старым знакомиться не желает. Чем не поступишься ради популярности, можно и Пушкиным. Рябцев много цитирует классика, во всей амплитуде: от "Я помню чудное мгновенье" до известного письма Соболевскому о той же А.П. Керн, одну лишь цитату не приводит. Существенно важную. Принципиальнейшую. Ну да не приводит Рябцев - мы напомним: ВРЁТЕ, СВОЛОЧИ! ОН И МАЛ, И МЕРЗОК, ДА НЕ ТАК, КАК ВЫ - ПО-СВОЕМУ!
Вывод печален: "Саша Пушкин" Евгения Рябцева и мал, и мерзок именно как все. Как голозадая и безголосая поп-звезда. Если в самом деле таковой была задача "популярного кандидата филологических наук", что ж, следует констатировать: он с ней справился. Если я не могу быть, как Пушкин, пусть Пушкин будет, как я.
Рецензент:Распопин В.Н.