 |
 |
|
|
Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь
/ Москва/ Наука/ 2003/ 248
Рассказывая в ноябрьском выпуске «Книжного обозрения» о сборнике эссе Дж. Р. Р. Толкина «Профессор и чудовища», посвящённых аллитерационной древнеанглийской поэзии, я обещал читателю продолжить разговор на примере поэмы XIV в. «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь», впервые вышедшей в русском переводе в столичном издательстве «Наука», в популярной серии «Литературные памятники» за год до того, как питерская «Азбука-классика» издала толкиновские штудии на ту же тему.
В общем, получилось, наверное, правильнее, чем если бы я начал с разговора об оригинале. Ну кто, в самом деле, сегодня читает эпические поэмы или старинные тексты, к ним приближающиеся, по крайней мере, по сложности восприятия? Да ещё и выходящие малым тиражом в академических изданиях…
Между тем «Сэр Гавейн» - это не только единственный дошедший до наших дней интереснейший образец древнеанглийского рыцарского романа в стихах, отменно переведённый В.П. Бетаки и подробнейшим образом прокомментированный М.В. Оверченко, но по-настоящему высокая поэзия (насколько таковая может существовать в переводе). Вот пример лирико-философского отступления, предшествующего отправлению героя в смертельно опасное странствие:
…год несётся оленьим аллюром,*
Никогда ничего наново не повторяет,
И начала никогда не схожи с концами.
Новый год пролетел, и – прочь, как птица…
Ведь в определённом от веку порядке
Времена года друг друга сменяют.
Рождество не успело ещё удалиться –
Великий пост тут как тут наступает,
Тощий, старый, усталый от рыбы
И от прочей пищи, плохой и грубой.
А потом на зиму весна восстала,
Холода прошли – в землю забились,
Плывут облака особенно округлы,
Тёплые ливни льются в долины,
Цветы, распускаясь, тянутся к свету,
А в полях уже злаки зазеленели,
И птицы спешат себе строить гнёзда,
Весело и звонко летят над землёй
их голоса.
Опускается лето светлое
На холмы, на поля овса,
В изгородях цветы разноцветные,
Пенье оглашает леса.
Льются летние ласковые ветерки,
Дышит зефир в посевах и травах,
Побеги прекрасные прорастают в садах
Под влагой росы, блестящей на листьях,
Взгляды радует яркое солнце,
Но осень осторожная остерегает:
«Спешите созреть – о зиме не забудьте!»
Свистя своими сквозными ветрами,
Подымает пыль она под самые тучи,
Подальше от земли. А в небе низком
Дикий ветер воет, с солнцем воюя.
Листья лип летят, устилая землю,
И трава становится скучной, серой.
Всё, что выросло, созрев, сникает,
Господин год гонит дни за днями,
И зима возвращается во влажные долины,
Что поделать – так всё устроено, на том мир
стоит. ----------------------------------------------* Не правда ли, сразу же вспоминается мандельштамовский перевод из Петрарки: «Промчались дни мои - как бы оленей / Косящий бег…»?
Из этого примера ясно, что перед нами, конечно же, не эпос, а именно приближающийся к нему по сложности восприятия авторский текст, изощрённый и непривычный для читателя современного русского стиха. Более всего он похож на силлабическую поэзию, оставленную русскими лириками ещё, так сказать, в самом начале пути. Однако перевод В. Бетаки мог бы, пожалуй, кое-кого из начинающих вдохновить, всмотритесь:
Но осень осторожная остерегает…
Господин год гонит дни за днями…;
Сколько созвучий, сколько красок в этих согласных друг с другом звуках!..
Стих безымянного автора «Сэра Гавейна», действительно, очень изощрён. Каждая длинная аллитерационная строфа завершается формально альтернативным пятистишием, начинающимся как бы обломком последней строки основной строфы, задающим пятистрочию рифму или ассонанс. Таким образом, автор совмещает и чередует аллитерационную и рифмованную поэзию в одном тексте. Выражаясь поэтически, можно сказать, что в «Сэре Гавейне», представляющем культуру так называемого аллитерационного возрождения в Англии эпохи Проторенессанса, очнувшийся спустя шесть столетий автор «Беовульфа» слушает читающего Чосера. Или же: автор «Сэра Гавейна» объявляет перемирие в литературной войне приверженцев английской и французской школ, англо-саксонских аллитерационных песен и Чосера…
Подробнее и основательнее обо всём этом – истории и поэтике, литературном облике безымянного автора поэмы и о самой поэме (её структуре, содержании, образах героев, конфликте и т.п.) – а также о многом-многом другом (например, о том, что символизирует пентаграмма и почему именно её, а не привычного льва или грифона помещает автор на щит героя, или о том, какое отношение имеет мотив драгоценного пояса, подаренного соблазнительницей испытуемому Гавейну, к ордену Подвязки, основанному Эдуардом III в 1348 г.) рассказано в фундаментальном очерке М. Оверченко, занимающем больше половины объёма издания, и потому мне нет необходимости в ослабленном варианте излагать всё это ещё раз.
Я лишь хотел бы сказать два слова о самой поэме. Она, совсем небольшая по объёму (меньше 100 страниц малого формата), удивительно богата и разнообразна как по формальным признакам, так и по содержанию, представляющему и двор Артура, и странствие рыцаря, и фантастику, и реалии средневековой Англии, и – главное – вечный конфликт не только личной нравственности с нравственностью законодательной, но и внутренний конфликт, переживаемый человеком, стоящим перед выбором между всегда отрицающими друг друга волей и долгом, честолюбием и смирением, этикой и эстетикой, противоборствующими в любом человеческом обществе, даже в таком идеальном, каким представляется нам обычно куртуазный двор короля Артура.
На уровне сюжета – это рассказ о том, как, выручая своего сюзерена, попавшего из любви к богатырским развлечениям в рождественскую, то есть как бы шутовскую, карнавальную, но почти наверняка смертельно опасную ловушку, подстроенную извечной противницей Артура Морганой, его рыцарь и племянник берёт на себя обязательство год спустя столь же наверняка сложить голову, пойдя туда, не знаю куда. И, действительно, через год (кстати сказать, в приведённом выше лирическом отступлении история героя символически поведана уже в самом начале поэмы) погибает – но не физически, а, правильнее сказать – перерождается нравственно. И, стало быть, уже на уровне истинного содержания, умирает – для того наикуртуазнейшего, то бишь наилучшего из возможных, общества, куда в финале поэмы возвращается. Ибо уезжал на смерть молодой рыцарь и знаменитый любовник, а вернулся мудрец, наверное, поэт, во всяком случае, человек не от мира сего, человек, которому многое из человеческого стало чуждым.
Оставаясь по внешности продуктом своего времени, воспевая вещи известные и вечные, на первый взгляд схожая со всеми рыцарскими романами и со всеми героическими текстами, при внимательном чтении, да ещё в сопровождении филологов М.В. Оверченко и Дж.Р.Р. Толкина (надеюсь, читатель ещё не забыл, с чего я начал свой рассказ) поэма «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь» оказывается решительно не похожей ни на какой другой текст европейской Артурианы, как непохожа она ни на «Беовульфа», ни на другие эпические поэмы. Дело - совершенно прав Дж.Р.Р. Толкин - в её герое (и в авторе), совершающем мучительный выбор даже не между собственными и социальными представлениями о рыцарском (да что рыцарском – человеческом!) идеале, или иначе – выбор не между Богом и дьяволом, даже не между ангельской и бесовской его, человека, половинками, а гораздо более тяжкий – выбор между Человеком и человеком, которому не чуждо ничто человеческое. Это, оказывается, так: тому, кому не чуждо ничто человеческое, до истинного человека ещё надобно дорасти.
Как? Не поленитесь – прочтите старую поэму. Она очень современна и, пожалуй, весьма своевременна. Как всякая подлинная классика.
Рецензент:Распопин В.Н.