 |
 |
|
|
Собр. соч.: В 6 т. Том 5. Биографическая проза. Pro domo sua. Рецензии. Интервью
Ахматова А.
/ Москва/ Эллис Лак/ 2000/ 800
Среди новых поступлений в библиотеку муниципальной гимназии N 1 - очередной, пятый, том Собрания сочинений Анны Ахматовой, выходящего в издательстве "Эллис Лак" с 1998 года. Этот том включает автобиографическую прозу поэта, ряд интервью, обширный комментарий и исчерпывающую аналитическую статью составителя Светланы Коваленко.
Как и все предыдущие, пятый том Собрания со всей возможной сегодня полнотой представляет не только все написанное Ахматовой в жанре автобиографической прозы, но и сам процесс творчества, и важнейший в этом процессе, мучительный, может быть, главный Труд, многолетний, тяжкий и как бы заранее обреченный остаться незавершенным.
Эта незавершенность, переплетаясь с принципиальной, жанровой фрагментарностью, постулируемой поэтами и мыслителями еще со времен Кольриджа и Шлегеля, одновременно вводит прозу Ахматовой в рамки, заданные автобиографическими книгами О. Мандельштама и Б. Пастернака, и сближает ее с поэтическим творчеством вообще и, в частности, с поэзией самой Ахматовой.
Истинный поэт видит мир иначе, нежели прозаик, не столько потому, что у лирика "короче дыхание", сколько потому, что у него иначе устроены органы чувств, прежде всего зрение и слух. Поэт и видит, и слышит то, чего не видят и не слышат другие: "И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, И дальней лозы прозябанье".
Зрелая Ахматова реально ощущала "бег времени", ее мучил вопрос "куда уходит время?". Свидетельница и участница трагичнейшей эпохи, жертва и победительница "колеса истории", "катка времени", она чувствовала себя обязанной не только рассказать, "как это было" на самом деле, не только оспорить западные "псевдомемуарии" (так она их называла) Георгия Иванова, Ирины Одоевцевой, Нины Берберовой, Сергея Маковского и других воспоминателей из числа первой эмиграции, но и восстановить в истинном облике почти из небытия фигуры своих современников: друзей, мужей, поэтов, соратников.
Так, создавая свою заведомо не имеющую завершения книгу "Мои полвека", ("Книга, которую я никогда не напишу, но которая все равно уже существует, и люди заслужили ее"), долгие годы отдала Анна Андреевна работе над очерками и новеллами о Мандельштаме и Гумилеве, Лозинском и Анненском, Модильяни и Блоке, Цветаевой и Пастернаке, попутно размышляя о себе, о времени, об акмеизме, о "тоске по мировой культуре" и о ней самой, мировой культуре. "Фрагментарность автобиографической прозы Ахматовой, - пишет составитель тома, - определяет ее жанровое своеобразие, а незавершенность позволяет снова и снова возвращаться к тому или иному эпизоду, высвечивая в нем новую фактологию, новые мысли и чувства" (С. 362). Точно так же многие годы работала Ахматова и над "Поэмой без героя". Анна Андреевна предупреждала читателей о том, что "20% мемуаров вообще фальшивки", и о том, что никакой автор не может написать полностью правдивую, невыдуманную объемную книгу воспоминаний, поскольку человеческая память устроена таким образом, что реально высвечивает лишь некоторые эпизоды прошлого. Остальное автором придумывается. Она же придумывать не желала.
Поэтому наиболее близким и естественным художественным приемом, подходящим для такого рода книги, является, по-видимому, прием кинематографического монтажа, которым Ахматова пользовалась (в том числе и при работе над "Поэмой без героя"), кажется, бессознательно, в отличие, например, от А. Солженицына, вполне осознанно применявшего метод монтажа во время колоссальной постройки "Красного колеса".
В томе представлены, кроме прочего, несколько рецензий, написанных Ахматовой на книги поэтов-современников: от покончившей с собой в юные годы Н. Львовой до первой книги лирики Арсения Тарковского. Краткие, точно определяющие главное в каждом из рассматриваемых поэтов ("О стихах Тарковского будут много думать и много писать... Из них самое поразительное то, что слова, которые мы как будто произносим каждую минуту, делаются неузнаваемыми, облеченными в тайну и рождают неожиданный отзвук в сердце"), они, как и все, что написала Ахматова, являют собой образцы жанра.
Основной объем тома занимают, однако, не завершенные тексты, а то, что называется записными книжками писателя. Впрочем, все эти незаконченные фрагменты, наброски, записи для памяти складываются в своеобразную мозаику, в мозаичный жанр, вытесняющий, похоже, в XX веке все прочие жанры. Поздний ахматовский "постмодернизм" роднит ее прозу, с одной стороны, с "Опавшими листьями" В. Розанова и посмертной книгой Ю. Олеши "Ни дня без строчки", с другой - с "Улиссом" Джойса и неимоверного объема романом-дневником Пруста. А уж о кафкианской сущности эпохи и говорить нечего: "... я была с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был".
Удивительное впечатление остается после прочтения книги. Во-первых, открывается ИНАЯ Ахматова: резкая, принципиальная и в то же время далеко не всегда справедливая женщина, не могущая и не желающая не сводить счетов с теми, кто, по ее мнению, искажает истинный облик акмеистов и акмеизма. Во-вторых, со всей очевидностью вырисовывается и тайная (может быть, таковая даже и для самой Ахматовой) НЕПРАВДА, возникающая из самой задачи рассказать только правду, но ИНУЮ, свою правду о тех, кого оболгали, запретили, расстреляли. Дело в том, что при таких жестких требованиях к прозаическому, да еще и воспоминательному по существу тексту (блистательному, лапидарному, неповторимому, как гениальные стихи) потери неизбежны. И в данном случае утрачивается плотность, осязаемость живых людей. Вместо них - Гумилева, Мандельштама, Лозинского - проявляются лишь символистские, пляшущие на стене ТЕНИ Гумилева, Мандельштама, Лозинского. А создание театра таких символистких теней, разумеется, не было задачей автора. Получавшееся же вряд ли могло удовлетворить и художника, и историка, и литературоведа, - потому, может быть, книга "Мои полвека" и не состоялась.
В тех условиях Ахматовой (даже Ахматовой!) сопротивления материала преодолеть не удалось. Но и то, что удалось - во всех смыслах образцово, а значит обязательно к прочтению и осмыслению. "Я - голос ваш" - формула точна, и потому в этот голос надо вновь и вновь вслушиваться.
Рецензент:Распопин В.Н.