Марина Цветаева - Георгий Адамович: хроника противостояния

Предисловие, составление и примечания О.А. Коростелева
/ Москва/ Дом-музей Марины Цветаевой / 2000/ 188

---

Прежде всего хотелось бы поблагодарить Олега Анатольевича Коростелева, составителя и комментатора книги, любезно приславшего мне этот небольшой, но "длиною в жизнь", содержательный, чрезвычайно интересный и весьма занимательный, можно сказать, авантюрный роман литературных отношений поэта и поэта, поэта и критика, критика и критика - Цветаевой и Адамовича. А засим спешу рекомендовать книжку моим читателям, посетителям сайта. Обидно, правда, что не все смогут ее раздобыть: всего лишь тысячный тираж широкого читателя, увы, не предполагает.

Между тем издание превосходно и полиграфически (не беда даже, что в мягкой обложке, зато на хорошей бумаге, с выразительно подобранными фотографиями и практически без опечаток. Я заметил лишь одну: на с. 121, третья строка сверху), и содержательно, и литературоведчески. Последнее означает, что во вступлении коротко, но ясно и подробно изложена история взаимоотношений авторов-героев книги, проанализированы исторические, литературные и психологические причины их противостояния и дана современная оценка проблемы специалистами. Кроме того, книга снабжена полным указателем имен и произведений, в ней упоминающихся, и примечаниями, почти исчерпывающими, местами даже излишними (кто же, например, из предполагаемой тысячи обладателей книжки не знает, что "Мысль изреченная есть ложь" - это Тютчев, а "Шепот, робкое дыханье..." - Фет?), но иной - редкий - раз как бы и недоданными, там, где это куда более необходимо, чем при атрибуции хрестоматийных "священной жертвы..." или "Бессонница, Гомер...". Например (С. 68): "По замечанию одного из критиков, у Цветаевой постоянная тяжба со средним читателем..." - не откомментировано никак. А ведь не-литературоведу, не-специалисту, то есть среднему читателю (библиотекарю, учителю) узнать, кто сей тонкий наблюдатель было бы, вероятно, небезынтересно.

Но это малая малость, которая при переиздании (а таковое несомненно нужно - и бОльшим тиражом!) легко, вероятно, может быть устранена. Во всем остальном книга безусловно хороша.

Содержательно она представляет собой, кажется, полный свод высказываний друг о друге и высказываний о высказываниях друг о друге слишком полярных и в то же время, кажется мне, слишком глубоко постигающих самую суть натуры оппонента Марины Цветаевой и Георгия Адамовича. Центральный (но, может быть, отнюдь не самый главный) момент противостояния - известная запальчивая статья Цветаевой "Поэт о критике", в которой она совершенно несправедливо отказывает Адамовичу в праве быть не только ее, но и вообще критиком.

Предупреждая первый вопрос, какой скорее всего - еще до чтения - может задать себе, и составителю, и рецензенту читатель этой заметки: а равновелики ли эти фигуры в нашей литературе, чтобы совмещать их под одной обложкой, - сразу скажу: нет, не равновелики, но тем-то дело и интересней.

Разумеется, ни поэтически, ни человечески, ни исторически относительно благополучный и гармоничный литератор Адамович ни в чем и никак с трагической Цветаевой, с ее агонизирующей гармонией не сопоставляется. Но несопоставимы они и в узкой области литературной критики. Там царит Георгий Викторович, что хорошо видно из "Хроники противостояния". Там он умнее, грамотнее, но и не только. Там он - терпимей, воспитанней, доброжелательней. Он, морщась от "бабьего", не приемля истерии и "заиканий enjambementуов", умеет видеть и отмечать "поэтическое чудо": "это был огромный талант и, бесспорно, настоящий поэт" (С. 136).

Высказывания неравновеликих весьма разнообразны и почти всегда внутренне как бы противоречивы, во всяком случае в текстах Адамовича: от "Нельзя не упомянуть о... цветаевских "Верстах", очень неровных и очень небрежных, но неотразимо-пленительных в своей свежести..." до "Что сказать о "Федре" Марины Цветаевой?.. Полная неразбериха стиля, крайний лаконизм и восклицательность речи, скудость гармонии, но неистовый, увлекательнейший ритм".

Высказывания же цветаевские куда менее разнообразны, чтобы не сказать примитивны, и сводятся к формуле названной выше статьи "Поэт о критике": "Не может быть критиком... Не смеет быть критиком". (В том, что - мог, и смел, и в полном праве был мы благодаря "трудам и дням" О.А. Коростелева теперь убедились сами, читая и эту книгу, и выпускаемое им том за томом полное собрание сочинений Адамовича.)

Правда, от этого в случае Марины Ивановны ничего не меняется: ее поэтический полет высоты не теряет. Зато меняется представление об Адамовиче. Из анемичной и во всех смыслах не туда ориентированной фигурки третьесортного декадента, сработанной соцзаказным советским литературоведением, вырастает крупный и честный критик, даже и объективный, насколько это вообще возможно в условиях послереволюционного "великого противостояния", словом, один из лучших в ушедшем столетии. Вырастает, следовательно, личность: не маленький ученик Гумилева, а достойный носитель изгнанной и загнанной великой культуры в ее, может быть, не самом ярком - не московском и среднерусском, но зато наиболее аристократичном, академически выдержанном петербургском обличии. Вырастает талантливый ученик не только Гумилева, пожалуй, даже не столько Гумилева, сколько - да не покажется вам это странным и кощунственным - Блока. Впрочем, об этом, надеюсь, у нас еще будет повод поговорить подробнее.

По отношению же к Цветаевой Адамович - и это многократно подтверждает "Хроника противостояния" - критик тонкий, проницательный, понимающий, доброжелательный, хоть и нелицеприятный: "Будем откровенны: читать Цветаеву всегда неловко и тягостно, несмотря на то, что талант ее всегда и во всем очевиден <...> неизменно все ее воспоминания развертываются в атмосфере "обожания", которое то прямо, то косвенно затрагивает ее самое <...> она не согласна признать, что поэзия может быть - и в глубочайшей своей сущности бывает - противопоэтической <...> Цветаева всегда "вдохновенна", с несколько демонстративным оттенком в этой вдохновенности она произносит слово "поэт" - и в качестве поэта держится так, будто ей доверены какие-то высшие тайны, хранение которых и счастье, и подвиг, и ужас, она вскакивает на ходули, будто ей не пристало быть в один рост с другими людьми! Первое впечатление - естественная радость, вызванная появлением среди нас такого крылатого существа, быстро сменяется скептической горечью... о, не от притворства, нет, им Цветаева не грешит, а от авторского самовлюбленного самообмана, от сознания, что взлети мы вслед за ним, разбиться пришлось бы и нам! Все это может показаться слишком отвлеченным. Но именно это препятствует тому, чтобы можно было по-настоящему насладиться цветаевским дарованием, таким женственным, и порою, признаем это, очаровательным. Кстати, женственность - одна из самых характерных для Цветаевой черт: не только женственность, но еще и "женскость", то есть постоянное стремление к торжеству психологии над логикой и к подмене одного другим <...> Это вещь ("Повесть о Сонечке". - В.Р.) внутренно-пьяная, - а хотелось бы от поэзии, чтобы она была трезва" (С. 99 - 100).

Скажете: "Рожденный ползать..."? Может, и так. А по-моему: рожденный думать.

Рецензент:Распопин В.Н.