Русская литература ХХ в.: После раскола: Учебное пособие для вузов.

М.М. Голубков
/ М./ Аспект-Пресс/ 2002/ 268

---

Хочу обратить внимание словесников и, как теперь говорят, продвинутых старшеклассников на учебное пособие профессора кафедры истории русской литературы ХХ в. филологического факультета МГУ М.М. Голубкова "Русская литература ХХ в.: После раскола". Книга эта имеется в библиотечном фонде первой новосибирской гимназии в единственном экземпляре, а должна бы, думается, быть на рабочем столе каждого предметника-гуманитария.

Все мы отлично знаем, что на сегодняшний день, среди изобилия самых разных по уровню и задачам учебников, учебных пособий и так называемых "книг для чтения", нормального пособия, более-менее объективно, достаточно серьезно и толково трактующего историю отечественной словесности истекшего столетия, увы, нет.

Школу ныне уже не могут устроить ни просоветские, ни антисоветские, по сути, журналистские (воспользуемся терминологией А.Н. Островского) прожекты, ни "зафилологизированные" до полной утраты вразумительной речи наукообразные трактаты.

Книга М. Голубкова, рассматривающая историю советской литературы прежде всего 20-х - 30-х гг. одновременно с культурологической и литературоведческой позиции, открывает, как мне кажется, хорошую перспективу. Но лишь открывает.

"После раскола" - не учебник для старшеклассников. Язык пособия тяжеловат, уровень изложения, предложенный автором, требует от читателя если не широких знаний, то, по крайней мере, известного кругозора. В существе своем это, видимо, курс лекций для студентов, во-первых, вводящий желающего учиться в "русскую идею", раскрывающий долгую историю раскола нашего менталитета, приведшего в конечном итоге к русской трагедии ХХ в.; во-вторых, предлагающий краткий, несколько тяжеловесный, но и вполне внятный анализ основных тенденций развития антагонистических по сути литературных "механизмов" художественной прозы в эпоху культурного вакуума на примерах представителей реализма (М. Горький, А. Толстой, М. Шолохов, Б. Пастернак) и модернизма (Е. Замятин, Б. Пильняк, В. Набоков, О. Мандельштам, А. Платонов); в-третьих, подводящий краткие итоги столетия на примере творчества А. Солженицына.

В учебнике почти не говорится о поэзии, за исключением главы о Маяковском, и в этом, может быть, самый серьезный его недостаток.

Достоинства, однако, очевидны. Прежде всего, опираясь на концепции Л.Н. Гумилева, "автор исследует русскую литературу ХХ в. как сферу воплощения национального сознания" (аннотация к книге), толково и беспристрастно рассматривает концепцию "русской идеи" на примерах высказываний Г. Федотова, Н. Бердяева, С. Франка, Б. Успенского, Ю. Лотмана, Д. Лихачева и др.

"Единственное, наверное, в чем сходятся все, писавшие о "русской идее", русском характере, культуре - ее ВНУТРЕННЯЯ ОППОЗИЦИОННОСТЬ, противоречивость, двусоставность или многосоставность.

Именно эта многосоставность и противоречивость русского сознания будет нас интересовать", - пишет автор и далее выделяет ключевые моменты, сформировавшие русский характер: "вмещающий ландшафт" (Л. Гумилев), сформировавший мессианизм и утопичность русского сознания, а также его определенность двумя противоположными генотипами, порожденными расколом, вызванным деяниями Петра Великого.

Следствием такой внутренне оппозиционной ментальности явилась русская революция, уничтожившая традиционную культуру и создавшая культуру химирическую, химеру, или антисистему (Л. Гумилев).

С другой стороны, европейская история к ХХ в. тоже совершила крутой поворот, отказавшись от позитивизма, но и не нашедши, к несчастью, равноценной ему замены. Отсюда - историческая и человеческая трагедия, перманентные катаклизмы, потрясавшие личность и общество в течение всего истекшего столетия.

Что же было построено на пепелище русского уклада, русской культуры?

"...сложнейшие процессы русской жизни, ведущие свое начало от рубежа веков и первых лет нынешнего века, вовсе не исчерпываются всего лишь взаимной аннигиляцией двух противопоставленных слоев национальной культуры и образованием на пепелище химерической конструкции. Все выглядит сложнее.

Во-первых, химера господствует - но лишь на поверхности...

Во-вторых, в недрах литературного процесса продолжают жить обе тенденции... но они наконец-то, пожалуй, всего лишь второй раз за последние три столетия приходят к синтезу... Результатом... стал, например, роман "Доктор Живаго" Б. Пастернака, где судьба народа и судьба частного человека... принципиально уравнены в правах.

В-третьих, мощнейший слой русской культуры оказался выплеснут в диаспору. Этот огромный, ни с чем не сравнимый выброс в мир русского сознания, воплощенного в литературе, искусстве, музыке, утонченной религиозно-философской мысли, сформировал удивительный феномен русского рассеяния".

И если "сложившаяся в метрополии химерическая конструкция заимствовала в уродливом и извращенном виде черты народной культуры, сделав их антинародными, доведя до апогея идею несвободы человеческой личности, ее подчиненности коллективу", то в диаспоре, "несмотря на наличие, скажем, концепций И.А. Ильина, полагающего общинность корневым и единственным качеством русского национального самосознания, или же произведений И. Шмелева, литература русского рассеяния художественно воплощала традиционную западную идею самоценности человеческой личности, ее несводимость к некому родовому целому, будь то класс, коллектив, община, партячейка...

Поэтому два потока, метрополия и диаспора, некогда волею исторических судеб разлученные, а также литература, создающаяся в недрах литературного процесса советского времени, но не нашедшая выход к читателю, являют собой мощнейшие разнозаряженные культурные тенденции, несущие принципиально разные эстетические и философские наполнения и формирующие грандиозную художественную контроверзу русской культуры ХХ в".

Далее следует подробный разговор о том, что сделано в метрополии после крушения гуманизма и подмены его так называемым "социалистическим гуманизмом". На примерах творчества Платонова, Зощенко, Фадеева, Маяковского рассматривается "культура" "человека массы", очерчиваются различные амплуа и маски писателей, живших и работавших в условиях практически осуществляемого эксперимента по созданию утопического общества. Наиболее интересны и значительны, на мой взгляд, главы "А. Платонов: амплуа юродивого, или В поисках "третьей" культуры" и "М. Зощенко как пролетарский писатель".

Многие страницы посвящены социалистическому реализму. Последний, по убедительному мнению автора, "исторически обусловленное и эстетически оформленное явление", сколь бы ни пытались его ниспровергать или вообще отрицать критики конца ХХ в. М. Голубков считает соцреализм явлением отнюдь не только вынужденным или же специально сконструированным властями, но в неменьшей степени необходимым в качестве одного из возможных вариантов общекультурной "смены вех": "Реализм явно утрачивал свои мировоззренческие и литературоведческие позиции - и под давлением модернизма, и в результате кризиса позитивистского сознания: человеку рубежа веков открылась та истина, что действительность намного сложнее, чем казалась раньше, что мироздание и частная судьба человека вовсе не всегда вписываются в простую совокупность причин и следствий. Реалистическая эстетика не могла уйти с литературной карты, но нуждалась в обновлении". Соцреализм и стал одновременно альтернативой модернизму и таким вариантом обновления реалистической эстетики. Правда, небезальтернативным даже и внутри самой этой эстетики. В творчестве своих же столпов (Горького, А. Толстого, Шолохова, Леонова, Федина и др.) он первоначально существовал в виде НОВОГО РЕАЛИЗМА, в котором "видоизменились реалистические принципы типизации, концепция личности, концепция художественного времени, иначе стали решаться вопросы об отношении искусства и действительности".

Наряду с НОВЫМ РЕАЛИЗМОМ "в 20-е годы формируется отличная от него эстетика, восходящая тоже к реализму. Ее возникновение связано с именами Ю. Либединского, Н. Островского, В. Ильенкова, А. Аросева, Ф. Гладкова... именно эта эстетика несет в себе, в первую очередь, антигуманистический пафос насилия над личностью, обществом, желание разрушить весь мир вокруг себя во имя революционного идеала".

В целом, соцреализм возникает, по мнению М. Голубкова, как парадокс неслиянности и неразрывности этих двух реалистических тенденций, не различающихся "ни в общественном сознании, ни в эстетическом, ни в литературно-критическом". Они, "...напротив, осмысляются как единая сначала пролетарская, потом советская литература".

Относя творчество названных абзацем выше авторов к окончательно победившей в конце 30-х гг. эстетической системе НОРМАТИВИЗМА, автор характеризует ее в целом следующим образом: "...у художников этого направления не возникала мысль о наличии высшей силы и высшей правды, кроме силы и правды самого человека: основанная на гуманистическом антропоцентризме, эта литература оказывалась глуха к онтологической проблематике и по духу своему была по-марксистски внерелигиозна.

Это приводило к утверждению насилия как самой естественной формы преобразования мира и самих основ мироздания. Революционное насилие оправдывалось целью: созидание нового идеального мира на основе добра и справедливости на руинах мира старого, несправедливого и жестокого, по мысли любого революционера. Соцреализм принес с собой новую этическую систему, в корне противоположную классической традиции.

Появление соцреализма было обусловлено определенным культурным феноменом: соцреализм воплощал на эстетическом уровне антисистему, затронувшую все сферы национального бытия. Он являл собой вариант химерической культуры, возникшей в 20-е годы и утвердившейся в середине 50-х в качестве официальной культуры...

Наиболее ярко антисистемная идеология сказалась в концепции революции, основанной на утопическом миропонимании".

Рассматривая фадеевский "Разгром", "Неделю" Ю. Либединского, далее "Мать" Горького, произведения Леонова, Гладкова и др., автор анализирует формирование антисистемной идеологии на эстетическом уровне.

"Складывается новая концепция личности. Включенность человека в исторический процесс, утверждение его прямых контактов с "макросредой" (новый тип взаимосвязи характеров и обстоятельств, ставший основой принципа реалистической типизации в новом творческом методе, обесценивает героя, он лишается самоценности и оказывается значим постольку, поскольку способствует историческому движению вперед.

Такая девальвация человеческой жизни и индивидуальности обусловлена финалистской концепцией истории, смысл и значение которой состоит в движении к "золотому веку", локализованному в далеком будущем, но само это движение оправдывает любые жертвы - и культурные, и человеческие".

Агрессивность и лживость идеологии антисистемы обусловливают "теоретические положения эстетики соцреализма. Утверждаются функции искусства: не исследование реальных конфликтов и противоречий, а создание модели идеального будущего... Познавательная функция литературы практически утрачивается". Эти положения, будучи декларированы на государственном уровне, по существу "привели к перерождению нового реализма в нормативную нереалистическую эстетику 20 - 50-х гг. Приказ видеть не реальность, а проект, не то, что есть, а то, что должно быть, приводит к атрофии реалистических принципов типизации: художник исследует не типические характеры в типических обстоятельствах, а нормативные характеры, превращающиеся в примитивные социальные маски (враг, друг, коммунист, обыватель, крестьянин-середняк, кулак, "спец", вредитель и т.п.) в нормативных обстоятельствах". Соответственно, "трансформируется понятие художественной правды" и "цель искусства трактуется в сугубо утилитарном направлении: как средство мифологизации действительности с целью ее переустройства..."

Рождается и типичный для соцреализма высокий стиль, "который со временем обретал черты авторитарного стиля, выражающего эпическую незыблемость социального мироустройства".

Такова в самых общих чертах борьба между нормативизмом и новым реализмом внутри реалистической эстетики. Кто победил в ней? Долгое время казалось, что первый. А сегодня? Анализируя "Тихий Дон" Шолохова, "Дело Артамоновых" и "Жизнь Клима Самгина" Горького, особенно последний роман в прямом сопоставлении его с "Доктором Живаго" Пастернака, по мнению М. Голубкова, исполненного как антитеза "Самгину", автор убеждает читателя в жизнестойкости реализма как такового, в победе нового реализма и приводит нас к синтезу, который находит в творчестве А. Солженицына.

Но прежде он проводит нас по лабиринтам модернизма векторами импрессионизма и экспрессионизма, исследуя и его общие концепции и конкретные выражения на примерах импрессионистского в целом творчества Набокова, Пильняка и Мандельштама и экспрессионистской замятинской антиутопии "Мы".

Что такое импрессионизм и экспрессионизм? По мнению Ф.М. Гюбнера, "Импрессионизм есть учение о стиле, экспрессионизм же - норма наших переживаний, действий и, следовательно, основа целого миропонимания". Иначе говоря, импрессионист видит и чувствует, экспрессионист мыслит, импрессионист концентрирует и выражает "впечатления личности, ее психологическое состояние, вызванное тем или иным ощущением, воспоминанием, деталями", подменяя им, впечатлением, подсознанием, объективное, позитивистское, причинно-следственное восприятие мира; напротив, для экспрессионизма только и важна идея, он "чужд психологизма, внимания к внутреннему миру личности, чужд какой бы то ни было психологической нюансировки" и проявляется более всего в фантастичности, гротеске, гиперболизме.

Соответственно эти эстетические системы предполагают и собственные концепции творческой личности. "В литературном импрессионизме... она обусловлена прежде всего способностью личности к восприятию и субъективной интерпретации окружающего. С этим связан основной принцип импрессионизма, принцип постоянного баланса и хрупкого равновесия между субъективным впечатлением, являющимся отражением реальности, и самой реальностью. Поэтому в литературе импрессионизма трудно говорить собственно о герое: главным, а иногда и единственным героем там бывает субъект повествования, "лирический герой", а предметом изображения является не столько действительность, сколько воспринимающее эту действительность сознание".

Напротив, "художник-экспрессионист оказывается поэтом-демиургом, творящим не искусство, но реальность, пересоздающим ее", а его герой - человек вообще, без "лица необщего выраженья", носитель идеи, ее воплощение.

Принципы типизации в русской модернистской прозе ХХ в. М.М. Голубков рассматривает на примерах романов В. Набокова, произведений М. Булгакова и Ю. Олеши, принципы его композиции излагает, анализируя "Египетскую марку" О. Мандельштама, основные тенденции и приемы стилевой организации - на основе анализа "Зависти" Ю. Олеши, "Собачьего сердца" и "Белой гвардии" М. Булгакова, произведений Б. Пильняка и Ю. Тынянова.

"А что же было потом?" - начинает заключительную главу "Перодоление раскола" своей книги М. Голубков. Действительно, что же было потом?

"Становление послесталинской литературы вполне естественно шло по реалистическому пути: А. Солженицын, Ю. Трифонов, В. Распутин, В. Астафьев, Ю. Бондарев, С. Залыгин... Однако реалистическая литература, сконцетрированная на социально значимом, не могла уловить те стороны жизни человека, которые были обусловлены не социальными, а какими-то иными сторонами бытия... Началом такого освоения мира стало... творчество В. Маканина, утверждавшего иррациональные основы бытия... и неомифологический роман А. Кима...

Завершил же столетие постмодернизм, разрушивший все эстетико-идеологические каноны, созданные последними двумя столетиями (В. Сорокин), и осмысляющий современность сквозь призму сознания человека, дезориентированного в обломках прошлых эпох, среди которых и протекает жизнь современного человека (В. Пелевин)". Итог: "...вдруг, внезапно, молниеносно, меньше чем за десятилетие, литература перестала быть религией, слово писателя - словом духовного пастыря".

Почему - в общем, понятно, хоть могло быть и должно было быть сказано больше.

Тот же Солженицын сетует в одной из последних своих книг "Россия в обвале" (см. рецензию на нашем сайте): "...советско-германская война и наши небереженные в ней, несчитанные потери, - они, вослед внутренним уничтожениям, надолго подорвали богатырство русского народа - может быть, на столетие вперед. Отгоним от себя мысль, что - и навсегда". Но ведь почти ту же самую картину мы наблюдаем и в мировой литературе, взломанной постмодернизмом, к каковому, хотим мы это признавать или нет, относятся с полным правом и классики Набоков и Маркес.

Россия в обвале безусловно, но и мир, во всяком случае, Европа, - в таком же культурном обвале.

"Надолго ли?" - спрашивает М.М. Голубков. И отвечает: "Думается, что нет. Исторический и культурный опыт ХХ столетия нуждается именно в реалистическом осмыслении - но с новых позиций. Такие позиции предложены тем типом реализма, который нашел свое воплощение в творчестве А.И. Солженицына".

Недописав (или оставив взрыхленную почву для будущих посевов - собственных или коллективных) книгу, недоисследовав линии развития русской литературы ХХ в. на всем их протяжении, автор завершает ее замечательной главной о творчестве Солженицына, одновременно восторженной и взвешенной, откуда необходимо, на мой взгляд, привести еще цитату хотя бы потому, что я полностью согласен с высказываниями М.М. Голубкова.

"В современной литературе Солженицын (заметьте, автор не уточняет, что говорит только о русской литературе. - В.Р.) - единственная крупная фигура, чье воздействие на литературный процесс будущего века только лишь начинается. Он еще не понят и не осмыслен нами, его опыт не продолжен в современном литературном процессе. То, что это воздействие будет огромным, представляется совершенно несомненным. Во-первых, его творчество отразило важнейшие исторические события русской жизни ХХ в., и в нем содержится глубокое их объяснение с самых разных точек зрения - социально-психологической, политической, социокультурной, национально-психологической. Возможно, что русские люди наступившего века будут изучать национальную историю по его произведениям. Во-вторых (и это самое главное), судьбу России ушедешего столетия Солженицын воспринимает как проявление Божественного промысла, и взгляд на русскую судьбу с мистической точки зрения тоже близок ему... При этом писатель скрупулезно документален, и сама действительность, воспроизведенная с точностью до мельчайших деталей, обретает глубоко символический смысл, трактуется метафизически. Это важнейший смысловой аспект его произведений, что открывает для него путь к синтезу реалистического и модернистского взгляда на мир".

Итогом столетия называет М. Голубков творчество Солженицына, синтезировавшее и реализм, и модернизм, чьим основным предметом исследования стал русский национальный характер во всем его многообразии. Автор видит сущностную основу пафоса солженицынского творчества "в отказе от компромисса с властью и обстоятельствами; в отказе от взаимной непримиримости, обусловленной национальными расколами; в устремленности к преодолению этих расколов через национальное обращение к высшим христианским ценностям; в преодолении гуманистического антропоцентризма, дезориентирующего современного человека в историческом и частном бытии".

Что ж, согласимся и потому что Солженицын действительно великий русский писатель, и потому что он первым из ныне живущих все рассказал о нашем расколе, призывая нас преодолеть его, задуматься о том, что мы есть и какими будем, какими должны быть ПОСЛЕ РАСКОЛА. О том же, в последнем-то счете, и рецензируемая книга М.М. Голубкова, глубинная цель которой, по-моему, - надежда на пока что труднопредставимое преодоление этой зияющей пропасти в сознании человека, в культуре, в русском обществе, вера в долженствующего же прийти в русский мир мессию - синтез противоположностей, мечта о котором заложена и в нашем, и в авторском - что ни говори, а утопическом - сознании ничуть не менее основательно и глубоко, нежели тяга к раскольничеству.

Рецензент:Распопин В.Н.