Ритуализованная агрессия: Дуэль в русской культуре и литературе

Ритуализованная агрессия: Дуэль в русской культуре и литературе
Ирина Рейфман
/ M./ Новое литературное обозрение/ 2002
История русской дуэли в изложении И. Рейфман представляет собой альтернативный вариант по отношению к существующим и признанным исследованиям на эту тему, среди которых следует назвать работы Ю.М. Лотмана, А.В. Вострикова, Н.Я. Эйдельмана, Я.А. Гордина. Русская культура и по сей день, по мнению автора, хранит идеальный и привлекательный образ дуэлянта - благородного рыцаря и человека чести. Во многом благодаря историкам культуры, "феномен дуэли давно перестал быть фактом исключительно дворянской жизни и приобрел статус героического поведения, типичного для русского национального характера вообще" (С. 7 - 8). С точки зрения И. Рейфман, все это область мифологии, имеющая очень отдаленные связи с реальностью. Собственно, ее работа и направлена на восстановление исторического феномена русской дуэли.
Мифологизация дуэли в отечественных исследованиях объясняется условиями советской тоталитарной системы, узурпировавшей и подавившей личные и социальные права человека, пренебрегавшей независимостью и физической неприкосновенностью личности. Именно с этой точки зрения автору представляются вполне понятными "поиски героев, спасительных символов", обнаружение поводов для национальной гордости в историческом прошлом. Итак, читатель, все, что ты знал до сих пор о дуэли, я продукт псевдоисторических разысканий, в основе которых лежит компенсаторный комплекс социальной неполноценности их авторов и благодарных жертв тоталитаризма, сублимирующихся в идеализированном прошлом.
Обращаясь к истории возникновения дуэлей в России, автор справедливо отмечает, заимствованный характер этого механизма регуляции личных и социальных взаимоотношений внутри дворянского сословия. И. Рейфман приводит обширный материал, иллюстрирующий петровскую прививку западной культуры на русской почве. Характерно, что акцент поставлен на изначальной чуждости русскому дворянину понятия "честь": "Идея чести как наследуемого и исключительного качества дворянина была в большей степени заимствована из Европы" (С. 41). Далее приводится обширный список переводных и оригинальных изданий, из которых русский дворянин мог усвоить это понятие, которое поставлено в один ряд с усвоением "науки быть учтивым" и прочими премудростями светского обихода. Исключительная успешность усвоения русским дворянством, а позже и образованными разночинцами, дуэльного разрешения конфликтов объясняется автором все с тех же позиций слабого развития гражданских прав и гарантий защиты со стороны закона и государства. Неуважение к "личному пространству индивидуума" интерпретируется как одна из "специфически русских проблем", определивших высокий статус дуэли в России XVIII - XIX веков.
Отмечая удивительно высокий уровень дуэльной агрессии, автор открывает совершенно неизвестные стороны поведения противников: "...в России дела чести часто заканчивались не формальными поединками, а спонтанными физическими столкновениями, которые, в отличие от rencontres, позволяли прямой физический контакт (рукопашный бой) и применение оружия, не принятого ритуалом дуэли (палки, хлыста, топора). Использование же типичного для дуэли оружия (шпаг или пистолетов) представляется факультативным. Иными словами, во все времена существования в России дуэли спонтанная рукопашная драка служила разрешением конфликта чести не реже, чем формальная дуэль" (С. 95).
Именно это грубое проявление нравов, с точки зрения И. Рейфман, более частотно и вполне органично для русских дуэлянтов. И то, что подобные проявления рассматриваются нашими историками культуры как аномалия, трактуется как вольное или невольное заблуждение: "В России дуэль чести, совершаемая по всем правилам, представляется лишь идеалом, которому следовали далеко не все и которым часто пренебрегали <...> Заимствовав дуэль как более цивилизованное средство разрешения конфликтов, русские тем не менее в большой степени игнорировали запрет, налагаемый дуэлью на прямой физический контакт, и продолжали бросаться друг на друга с кулаками" (С. 94, 105). Автором приводится обширный исторический материал, иллюстрирующий названную мысль, но, как мне представляется, многие конфликтные ситуации, разрешаемые посредством "физического контакта", ничего общего не имеют с дуэлью как таковой.
Вообще проблема физического насилия ("незаконной порки, побоев со стороны начальства или оплеухи от собрата-дворянина") выдвинута в работе в качестве центральной, определяющей жизнь русского дворянина от колыбели до гроба. Соответственно и понятие чести рассматривается почти исключительно в узком смысле - как озабоченность тем, чтобы избежать физического посягательства на свою персону. Наиболее частотны такие, например, эквиваленты понятия "честь" в дуэльном контексте: "физическая неприкосновенность", "защита личного пространства", "обеспечение автономии индивидуума", "внеположенное закону средство охраны личности".
Вторая часть книги посвящена теме дуэли в русской литературе: ее возникновение в XVIII веке (в основном в комедии и низовой прозе), расцвет в XIX веке и угасание в XX-м и темы, и самой дуэли. Наиболее полно представлена литература в тех разделах, где дуэль освещается комически - XVIII век, критически проблематизируется разночинским взглядом (подробная глава о дуэли у Достоевского), профанируется советским и постмодернистским слоем литературы XX века. Исключение составляет глава об А. Бестужеве-Марлинском, бретере и апологете дуэли. Дуэли в произведениях Пушкина, Лермонтова, Толстого и других "апологетов" не стали предметом сколько-нибудь подробного рассмотрения. И это вполне объяснимо с точки зрения общей концепции дуэли, развернутой автором.
Заявив о причинах, побудивших отечественных историков культуры мифологизировать дуэль и дуэлянтов, и оправдав их заблуждения тяготами тоталитарного режима, И. Рейфман высказала вполне справедливую мысль, суть которой можно было определить так: исследователь неизбежно вовлекается в смысловые контексты, выработанные предшествующим опытом и современным социокультурным и даже политическим контекстом, а потому его претензии на историческую (и любую другую) истину являются не вполне основательными. Интересно, отдает ли автор себе отчет в том, что его исследование, безусловно, претендующее на объективность, выполненное в популярном сегодня русле "демифологизации" русской истории и истории культуры, выказывает очевидные признаки ангажированности исследователя теперь уже другим временем, другими обстоятельствами и другим научным контекстом?
Рецензент:Литвин И.А.