Роман Ф.М. Достоевского "Идиот": современное состояние изучения.

Сборник работ отечественных и зарубежных ученых под ред. Т.А. Касаткиной
/ М./ 2001/ 560

---

В предисловии редактор сборника Т.А. Касаткина (она же автор одной из статей и переводчик англоязычных исследователей) справедливо отмечает, что неослабевающий интерес к "самому загадочному" из романов Достоевского, поистине интернациональный по сфере проявления, выражается и в том, что за последние годы самые, казалось бы, устоявшиеся литературоведческие установки по отношению к "Идиоту" подвергаются радикальному пересмотру и проблематизируются заново. В этом смысле название сборника - "Роман Ф.М. Достоевского "Идиот": современное состояние изучения" - как нельзя лучше отражает указанную тенденцию, а состав сборника вполне адекватно репрезентирует ее серией наиболее интересных статей отечественных и зарубежных литературоведов.

Предметом основных разночтений является образ князя Мышкина, что и очевидно, поскольку от его интерпретации во многом зависит понимание романа в целом. В частности, исследователи вновь обращаются к теме болезни героя, усматривая в ней источник, мягко говоря, неоднозначных последствий в характере поведения Мышкина. Н. Богданов ("Священная болезнь князя Мышкина - morbus sacer Федора Достоевского") возвращается к медицинскому аспекту проявления эпилепсии у Достоевского, отмечая вслед за авторитетными учеными-медиками чрезвычайно высокую точность описания этой болезни в романе. Его романные наблюдения касаются не столько описания припадка, сколько проявления эпилептоидных черт в поведении и психическом состоянии героя. К таким чертам прежде всего отнесено проявление дисгармонии: с одной стороны, наивность и детское простодушие, недостаток практической ориентации, способность глубоко интуитивно проникать в душевные движения окружающих, переживать чужие страдания, с другой - эгоцентричность, замыкание в более или менее узкий круг своих представлений и впечатлений, перепады настроения от экзальтированного, с неуемным "витальным" оптимизмом, к "обвальным" дисфориям.

Эти и многие другие черты в равной степени определяют свойства всякого больного, уникальной личности Мышкина и самого Достоевского как гениального больного. Последнее и позволяет особым образом ощутить автобиографический импульс романа. Известно, что Достоевский относился к своей болезни как к morbus sacer, "священной болезни", которую с древности считали даром небес немногим избранным. Н. Богданов приводит известное суждение Достоевского на этот счет: "Все вы, здоровые люди, и не подозреваете , что такое счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто глуп и обманщик. Ан нет! Он не лжет! Он действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него" (С. 353). За подобные мгновения, как известно, следовала страшная расплата. По мысли исследователя, его герой должен был еще и иметь право высказать дорогие для автора мысли (С. 355).

Отождествление героя с автором неизбежно ведет к возможности другого отождествления - автора с Христом, поскольку его герой, как известно, обозначен был Достоевским как князь-Христос. В данном случае речь идет не о подражании Христу, что естественно для христианина, а о прямом уподоблении, что, разумеется кощунственно даже в интенции. А.Б. Галкин (""Образ Христа и концепция человека в романе Ф.М.Достоевского "Идиот"") пишет: " Зачем князь Мышкин приходит в мир? За тем же, что и Достоевский. Его миссия - миссия спасения <...> Вполне понятно, что Достоевский тоже ощущал себя апостолом Христа, апостольское служение которого заключалось в писательском творчестве" (С. 320). И далее: "Самопожертвование князя отвечает главной идее Достоевского-философа: принести людям в жертву свое "Я", тем самым стать личностью <...> "высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я, - это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно". Такое безграничное самопожертвование видим мы в князе Мышкине - и в Христе" (С. 323). Концепция человека, по мысли А.Б. Галкина, целиком вытекает из образа Христа. Образ Христов в человеке - "поврежденная икона", затемненная страстями. Мысль эта принадлежит к числу канонических в христианстве, поэтому неудивительно, что слова митрополита А. Сурожского становятся своеобразным ключом к интерпретации автора, героя, его отношений с окружающим миром: "...когда Бог глядит на нас, Он не видит наших несуществующих добродетелей или несуществуюших успехов, Он видит - в глубине нашего естества, спрятанный часто мишурой и потемнением, Свой собственный образ, сияющий как свет во тьме. И вот этому мы должны научиться <...> мы должны поверить в человека верой такой же, как мы верим в Бога, такой же абсолютной, решительной, страстной и должны научиться прозревать в человеке образ Божий..." (С. 334).

В этом контексте эпилепсия - "бесовская болезнь", замутняющая иконописный облик Мышкина и приводящая к искажению божественной человеческой пироды.

Иначе рассматривает эпилепсию Т.А. Касаткина в статье ""Роль художественной детали и особенности функционирования слова в романе Ф.М. Достоевского "Идиот"". Болезнь героя расценивается как состояние, в котором проявляет себя демон: "...демон - во мраке, наступающим на князя через припадок" (С. 81). С ним связаны и "двойные мысли", и кружение по пространствам сознания, и источник трагедии, произошедшей с Мышкиным, Настасьей Филипповной, Рогожиным. По наблюдениям Т.А. Касаткиной, слово "демон" в отношении Мышкина экслицировано в романе многократно: "демон" ведет его к дому Настасьи Филипповны после того, как он дал слово Рогожину, что "не увидит ее", "демон" заставляет его провоцировать Рогожина, совершать многие поступки, не входившие в замыслы. С "демоном" связан "мрак" - основное состояние во время припадка вслед за секундой необычайного света. В этом мраке "кричит как бы кто-то другой, находящийся внутри этого человека".

Именно этот эффект оказывает ужасное, почти мистическое впечатление на окружающих. Т.А. Касаткина отмечает, что демон приходит не без внутреннего согласия князя, поскольку после известного описания припадка, в начале которого эпилептик ощущает "молитвенное слитие с высшим синтезом жизни", а затем ужас и мрак, приводятся слова о том, что эта минута стоит всей жизни.

Это можно интерпретировать и как своеобразный "договор с дьяволом". Дьявол же входит через немощную плоть и поражает дух. Свет в этом контексте рассматривается как ложный, собственный. Т.А. Касаткина указывает на многие случаи подобного словоупотребления: например, Мышкин начинает воспринимать как свет и Аглаю ("Я тогда вспомнил о Вас, как о каком-то свете"), а между тем имя "Аглая" означает "блеск", "наружный блеск", то есть "ложный свет".

"Свет" эпилепсии настигает князя именно тогда, когда он собирается ехать к Аглае, "отказавшись" от Настасьи Филипповны. И далее: ""Освещение" князя в припадке эпилепсии - это, конечно, еще и очевидная перверсия Фаворского света. Но Достоевским тут же и показано, что в таких случаях видят присутствующие, то есть что видно извне в момент "осияния" "пророка" внутренним светом: вместо Преображения Господня - бьющееся в судорогах тело одержимого" (С. 85). Нельзя не согласиться, что и другие эпилептики Достоевского - Смердяков и Кириллов - вполне вписываются в "демоническую" концепцию болезни.

Не менее интересны наблюдения Т.А. Касаткиной по поводу Швейцарии. На первый взгляд, отмечает она, в произведениях Достоевского есть две взаимоисключающие Швейцарии - в "Идиоте" и в "Бесах". В Швейцарию должен был совершить паломничество и там остаться навсегда Ставрогин. Ранее выясняется, что все бесы и бесноватые хлынули в Россию из Швейцарии. Именно там находилось "общество", где Ставрогин проводил свои опыты по "заражению убеждениями". Швейцарию в "Идиоте", как известно, принято толковать совсем иначе: это нравственно-духовное, почти метафизическое пространство, которое иногда возводится к евангельскому. Основанием для последнего, в частности, является история Мышкина и Мари (Христос и блудница). Контекст "Бесов" оказывается чрезвычайно плодотворным в этом швейцарском аспекте.

О новом прочтении Швейцарии идет речь и в статье Е. Местергази ""Вера и князь Мышкин: Опыт "наивного чтения" романа "Идиот"". Исследовательница замечает, что Мышкину возвращает сознание и как бы заново создает его доктор Шнейдер ("портной"), он выпускает в мир существо, с приходом которого разворачиваются катастрофические события. В той же статье обосновывается материалистичность взглядов Мышкина на человека, что по-особому тесно связывает его с Ипполитом и Рогожиным. Наконец, высочайший духовный авторитет Мышкина объясняется в статье стремлением окружающих к сотворению кумира в буквальном христианском понимании (вместо Бога). Двойственная природа Мышкина рассматривается также через интерпретацию сочетания титула, имени, отчества и фамилии. Словом, в результате герой оказывается очень далеким замысла, который Достоевский обозначил известной фразой - "положительно прекрасный человек" (чем, заметим, смутил не одно поколение исследователей).

И.Р. Анхудова - ""Воплощение хаоса и небытия" (Парфен Рогожин - демон смерти или персонификация судьбы)"" - переносит демонические черты на Рогожина как на своеобразного двойника Мышкина и тем самым снимает с него темную ауру, впрочем, не устраняя ее вовсе, но лишь опосредуя. Исследование демонического в Рогожине не ограничивается, как это часто бывает, рассмотрением его внешности. В основе интерпретации лежат мифопоэтические коннотации, которыми сопровождается Рогожин на протяжении всего романа. Общий вывод таков: ""Идиот" - роман о жизненном пути Мышкина, обреченного судьбой на неминуемую и безвременную гибель, о торжестве темной силы, которая, в конце концов, крепко хватается за свою добычу, увлекая ее в царство небытия, функцию которого выполняет в романе "большой" дом Рогожина"" (С. 382).

Наиболее радикально-новое прочтение романа предлагает Гэри Сол Морсон (""Идиот", поступательная (процессуальная) литература и темпика""). Новый подход обозначается понятием "темпика", а роман относится исследователем к разряду "процессуальных" произведений: ""Идиот" бросает вызов по существу всем поэтикам от Аристотеля до наших дней, поскольку поэтики разных школ настаивают на некоторой версии целостности и единства построения, необходимости каждой детали для целого и такой форме завершения, которая завершает всякую неопределенность. В поэтике не может быть случайных элементов; то, что кажется героям случайностью, в конце концов оказывается частью всеобъемлющего замысла. Поэтика зависит от доверия читателя единой творческой интенции, которая отвечает за целое и за каждую часть. Но такого замысла нет в "Идиоте"" (С. 9).

Далее, используя наблюдения, накопленные исследователями, отмечавшими многочисленные противоречия в романе, прибавляя к ним свои, Морсон интерпретирует их происхождение и назначение с точки зрения "новой поэтики". К числу противоречий относятся, например, такие:

1) непоследовательность характера самого Мышкина: в первой части (благодаря предыстории) герой выдается за человека, не успевшего выработать сколько-нибудь серьезное мировоззрение, а во второй он неожиданно увлекается идеями славянофилов, обладает знанием русского народа и даже претендует на понимание русских преступников, поскольку часто посещал тюрьмы;

2) первая часть романа не дает никакого намека на то, что герой эпилептик, хотя эта болезнь будет играть огромную роль впоследствии;

3) вначале большое значение придается каллиграфическому мастерству Мышкина, о котором потом автор не вспоминает до конца книги;

4) в первой части Мышкин говорит, что он не может жениться "по болезни", но об этом не говорится ни слова, когда он сватается к Аглае и изъявляет готовность жениться на Настасье Филипповне. Таких пунктов можно было бы набрать не один десяток, если отметить противоречия не только относительно главного героя, но и построения сюжета.

Рассматривая записные книжки, историю создания романа и свидетельства самого писателя, исследователь приходит к следующему выводу: "Необычная тревожность этого романа отражает тот факт, что неуверенность здесь не придуманная, но настоящая: автор в той же степени не уверен, что случится с его героями, как и они сами, и читатель чувствует, что позиции, где знание превышало бы его собственное, попросту нет. Могущество этой книги в значительной степени проистекает из способности Достоевского сделать возбуждение творческого процесса ощутимым в тексте. Телеология отсутствует. Мы чувствуем, что, что бы ни происходило, могли бы произойти совсем другие события" (17).

"Поступательный принцип", по мысли Морсона, проявляется и в непроработанности плана, что создает эффект "живой жизни": ""В жизни, как сообщает нам Ипполит, много событий может произойти в один и тот же момент, и какая-нибудь малость может послужить причиной того, что оно реализуется предпочтительно перед другими. Будучи же реализованной, возможность, скорее, чем имевшаяся альтернатива, становится основанием для последующих событий; таким образом события ответвляются от исходного. Ипполит замечает: ""Тут ведь целая жизнь и бесчисленное множество скрытых от нас разветвлений" <...> Бесчисленное множество событий клубится в облаках причинной связи, и многое из того, что не случилось, почти физически ощутимо. "Идиот", мы чувствуем это, есть только один из возможных "Идиотов", так же как события в жизни могли бы быть бесконечно другими" (С. 18 - 19).

И.Л. Альми в статье под названием ""О сюжетно-композиционном строе романа "Идиот"", напротив, обосновывает продуманность и четкость авторского плана, проявившегося, в частности, и в создании "атмосферы грязи и хаоса, царящих в мире его героев". По ее мнению, главный принцип расстановки действующих лиц - противостояние Мышкина и всех, кто его окружает. Это противостояние, формально существующее во всех классических одноцентровых романах, отличается тем, что ""за фигурой "положительно прекрасного человека" у Достоевского стоит нечто несравненно большее - причастность к высшей истине" (С. 436).

"Идиот" рассматривается И.Л. Альми "как роман отношений" (ср.: "Преступление и наказание" - "роман дела"): ""Действие разворачивается здесь как вереница сцен, связанных повествовательными мостиками. Как правило, это сцены двух типов: парная, где перед Мышкиным разворачивается "крупный план" отдельной человеческой судьбы, и конклав - момент пересечения многих судеб" (С. 437).

Исследовательница приводит высказывание Н.Я.Берковского по поводу спектакля "Идиот" в БДТ: Мышкин успешно устанавливает отношения между собой и каждым в отдельности, но едва "воскресшие души" соприкасаются с другими, тоже "воскрешенными", все достигнутое Мышкиным рушится в одно мгновение (С. 437). Это наблюдение, по мнению И.Л. Альми, во многом относится и к роману в целом: парные сцены - победы Мышкина, конклавы - поражения. Это так называемый статический план композиции. В динамическом срезе композиция строится на столкновении двух полярных сил, создающих атмосферу непокоя, тревожности, дисгармоничности. Другими словами, центростремительное движение Мышкина поглощает междоусобицы, центробежное движение всех осталных их умножает и распространяет, втягивая и временами почти поглощая главного героя.

В сборнике много и других интересных статей, затрагивающих более частные, но не менее важные аспекты романа: Сара Янг ""Картина Гольбейна "Христос в могиле" в структуре романа "Идиот"", мать Ксения (Н.Н. Соломина-Минихен) ""О роли книги Ренана "Жизнь Иисуса" в творческой истории "Идиота"", С.Г. Бочаров ""О бессмысленная вечность!": От "Недоноска" к "Идиоту"", Т. Киносита ""Возвышенная печаль судьбы" "Рыцаря бедного" - князя Мышкина"", К. Бланк "Мышкин и Обломов" и др.

После знакомства со сборником возникает впечатление, к которому, надо полагать, и стремились его составители - "современное состояние изучения" романа вполне отражает один из очень интересных и продуктивных этапов достоевсковедения, ярко свидетельствующего о продвижении романа и читателей во времени и пространстве.

Рецензент:Литвин И.А.