|
|
 |
 |
|
|
Распопин В.Н.
Очерки истории зарубежной литературы. Литература Древней Греции
Новосибирск. "Рассвет", 1997Глава: Люди и боги. От Перикла до Еврипида. "Отец трагедии"
Вопросы к главе
Я содрогаюсь, глядя на твои
Черты немые, полные могучей
И строгой мысли. С древней простотой
Изваян ты, о старец. Бесконечно
Далёки дни, когда ты жил, и мифом
Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен
Их древностью. Ты страшен тем, что ты,
Незримый в мире двадцать пять столетий,
Незримо в нем присутствуешь доныне,
И пред твоею славой легендарной
Бессильно Время. - Рок неотвратим,
Всё в мире предначертано Судьбою,
И благо поклоняющимся ей,
Всесильной, осудившей на забвенье
Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей
Склонил чело суровое с таким
Величием, с такою мощью духа,
Какая подобает лишь богам
Да смертному, дерзнувшему впервые
Восславить дух и дерзновенье смертных!
(Адрастея - богиня возмездия.)Последние строки этого стихотворения русского писателя и поэта последней четверти XIX- первой половины ХХ в. Ивана Алексеевича Бунина, может быть, лучше всего говорят о сущности творчества Эсхила, первого великого древнегреческого трагика. Будем помнить о них, читая древнего поэта.
Он родился в Элевсине в 525 г. до н.э., принадлежал к аристократической семье, лично участвовал в знаменитых сражениях при Марафоне и Саламине против персов. Не будучи деятельным политиком, Эсхил в своих трагедиях, однако, отчетливо раскрыл собственные политические взгляды: они гармонично сочетали аристократизм и демократические убеждения, как это вообще часто случается в истории на ранних этапах становления литературы. Вспомните наших Державина и Пушкина, Лермонтова и Тютчева: оставаясь аристократами во вкусах, широте взгляда на действительность, по богатству культуры, глубине духовных прозрений, они, тем не менее, ни в коем случае не были консерваторами по политическим убеждениям. Все это, разумеется, сказывается в творчестве. Заметьте, что почти повсеместно, литература, переходя из аристократического уровня в разночинный, как правило, мельчает.
Так и Эсхил создал героя-аристократа, возвышенного в делах и помыслах, несгибаемого в страданиях и несчастьях, красноречивого и мудрого. Недаром его немногочисленные (ведь и сохранилось-то всего семь трагедий Эсхила, а известны названия восьмидесяти), но образцовые персонажи оказали неизмеримо огромное влияние не только на античность, но и на всю последующую мировую культуру. Образ Прометея, например, вдохновлял и писателей: Гете, Кальдерона, Вольтера, Байрона, Шелли, Ломоносова, и художников: Микеланджело,Тициана, Рубенса, Бёклина, и композиторов: Вагнера, Листа, Танеева и Скрябина.
О том, как ценили его современники, свидетельствуют тринадцать побед Эсхила на драматических состязаниях. Известно, что Эсхил жил не только в Афинах, но и в Сицилии, при дворе царя Гиерона I, где тоже пользовался любовью и почетом и где скончался в 456 г. до н.э.
Одна из лучших трагедий Эсхила "Персы" написана на животрепещущую современную тему в литературной борье со старшим современником его, поэтом Фринихом. О последнем же, хотя пьесы его до нас не дошли, достоверно известно, что его трагедия "Взятие Милета", оплакивавшая гибель этого греческого малоазиатского города, так потрясла зрителей, что рыдал весь пятнадцатитысячный театр. А сам Фриних позже был наказан крупным штрафом за злоупотребление патриотическими чувствами сограждан. Значит, уже и предшественники Эсхила были сильными драматургами. Тем значительнее его гений, многократно побеждавший в творческих состязаниях. Без сомнения, в победоносном шествии своих трагедий Эсхил в немалой степени обязан введению в спектакль второго актера.
Мы не сможем, к сожалению, подробно познакомиться со всеми сохранившимися трагедиями Эсхила, поэтому я отсылаю вас к книгам, в частности, к прекрасному изданию древнего драматурга в переводах Вяч. Иванова (серия "Литературные памятники"), вышедшему в московском отделении издательства "Наука" в 1989 г., откомментированному, включающему, кроме переводов пьес, еще и переводы сохранившихся фрагментов, а кроме того и фрагменты филологических трудов Иванова, относящихся к данной теме.
Я же, кратко охарактеризовав основные трагедии Эсхила, подробно познакомлю вас с двумя из них, наиболее, с моей точки зрения, интересных.
Итак, "Персы" восхваляют победу афинян над персами, но и предостерегают греков от высокомерия. Из трилогии об Эдипе, герое наиболее популярного мифологического цикла, к сожалению, сохранилась только пьеса "Семеро против Фив". В ней речь идет о победе городского уклада над древними родовыми отношениями. "Молящие" рассказывают о борьбе с деспотизмом. Уже немного известный нам "Прометей прикованный", далеко не всеми учеными признаваемый как подлинно эсхиловская трагедия, ведет речь о свободе, а единственная полностью дошедшая до нас трилогия "Орестея" ("Агамемнон", "Хоэфоры", "Эвмениды") - о преступлении и наказании и о демократии.
Как уже понятно из короткого перечисления тем, главной проблемой творчества Эсхила является проблема нравственности, или - проблема преодоления архаической этики и становление новой нравственности в новом мироустройстве.
Так, в "Персах" нечестивец Ксеркс, преступивший не только и даже не столько против греческого мироустройства, сколько против самого мира божьего (помните, как персы высекли море?) получает по заслугам от чтущих своих богов греков. Иными словами: Ксерксу от века должно принадлежать ксерксово, а грекам - греческое. В.Н. Ярхо по этому поводу пишет:
Поражение Ксеркса является следствием не одной лишь примитивной "зависти богов", покаравших чрезмерно вознесшегося смертного; гораздо важнее убежденность Эсхила в неизбежности воздаяния, божественной кары, постигающей Ксеркса за попытку нарушить естественный и потому закономерный порядок вещей. В победе афинян Эсхил видит поддержку, которую боги оказывают эллинскому государственному строю и гражданскому равноправию.
(История всемирной литературы. Т. 1. С. 351.)Если греческий миропорядок разумен, его следует поддерживать. Кто, главным образом, исполняет эту функцию? Правитель. Создание образа идеального правителя - одна из задач творчества Эсхила. Чертами такого правителя наделен герой "Молящих", царь Пеласг. Он символизирует доброту и благочестие эллинов, их гуманность, он трудным путем (на то и трагедия) приходит к осознанию собственной гражданской ответственности. Чертами идеального правителя наделен и герой трагедии "Семеро против Фив", соправитель города Этеокл, патриот и доблестный гражданин, в борьбе с коварным братом и с Роком, отдающий свою жизнь во имя свободы родины. Эта трагедия - по Эсхилу трагедия всего человеческого существования, трагедия невинного человека, принимающего на себя немилость небес за другого.
Рассмотрим подробнее "Орестею". В ней Эсхил как бы завершает поиск разумной закономерности, лежащей в основе мироздания и объясняющей смысл человеческого страдания. "Орестея" ставит и решает вечные проблемы: выбор между долгом и чувством, право на месть и ее возможные границы, ответственность человека за принятое им решение.
В основе сюжета трилогии - мифологическое сказание об убийстве Агамемнона, владыки ахейского войска, по возвращении его домой. Кровь и ужас давят на зрителя не только на протяжении всей трилогии, но еще до ее начала, ведь и отец и дядя Агамемнона задолго до событий пьесы совершили свои кровавые преступления: убийства и кровосмешения буквально преследуют эту семью. Сам Агамемнон перед отплытием в Трою вынужден был принести в жертву свою дочь Ифигению. О этом и напоминает хор в прологе первой трагедии "Агамемнон":
Дочь обрекает на казнь отец,
Братнего ложа мститель, -
Только б войну воздвигнуть!
Ее мольбы, плач, к отцу взыванья,
Ее красы нежный цвет свирепых
Не тронули Арея слуг.
С молитвой царь подал знак, и жертву,
Не козочку - деву - тканью длинной
Покрыв, схватили; еле живую
Повергли на жертвенник;
Полных, как парус, милых уст
Звук заглушили томный, -
Чтоб не кляла злодеев.
(Здесь и далее трагедии Эсхила цитируются по изд.: Эсхил. Трагедии. Пер. Вяч. Иванова. - М.: Наука, 1989. Перевод "Прометея прикованного" осуществлен А. Пиотровским. Цит по этому же изданию.)В Аргосе получено долгожданное известие о победе, однако с самого начала пьесы устами хора, затем пророчицы Кассандры нагнетаются мрачные предчувствия.
В самом деле, Агамемнона по возвращении домой ждет страшная судьба: он будет убит, опутанный в ванне дорогой одеждой, предназначенной для пиршества, зарезан собственной женой Клитемнестрой, в отсутствии мужа сошедшейся с его двоюродным братом Эгисфом. Кроме того, она не может простить Агамемнону убийство дочери. В свое оправдание она ссылается на демона мести, давно живущего в доме Атреев. Хор отвергает причастность к делу демона: царица сама нанесла мужу роковые удары топором. Однако с местью царю за гибель дочери хор согласен.
Хор
Демона страшного, в доме
Исстари мощного, песнью славишь.
О, черная песнь о роке,
Крови алчущем вечно!..
Клитемнестра
Не мое это дело, хоть руки мои
Заносили топор.
Всё ж подумай, старик: Агамемнон - мне муж!..
Нет! злой дух родовой, доможил роковой,
Стародавний упырь - под чертами жены -
За Атрееву бойню, родительский грех,
Агамемнона в дар
Тем замученным отдал младенцам.
Хор
Кто тот свидетель, что скажет:
"Ты неповинна", - деянье видя?
Нет! нет! Безымянный пращур -
Только демон сообщник...
Увы, увы! Государь, государь!
Как оплачу тебя?
Как поведаю сердца кручину?
Ты лежишь, бездыханный, в паучьих сетях, -
В святотатственных путах, убитый!
Горе и стыд очам! Ложе позорное!
Пал, женой осетен вероломной,
Свержен ударом двойной секиры!
Клитемнестра
Не позорною смерть его кажется мне;
Вероломство ж мое -
Не коварней удара, что милым нанес
Семьянин - властелин,
Мне из сердца исторгнув, отец-душегуб,
Наш весенний побег, Ифигению-дочь!
Коль добро то убийство, и это - добро.
И в Аиде ему на живых не роптать:
Что посеял - пожал;
Претерпел, что содеял, - не боле.
Хор
Заботы полн, - как нам быть, не знаю, -
Где нам искать спасенья!
Шатается древний дом, и рухнуть
Готов престол. Вихрь идет. Всё выбьет град.
Кровавого ливня жду... Уж каплет кровь!..
Точильный камень взяв другой, для новых дел,
Правдивый Рок, ты меч булатный точишь!
Мать, сырая Земля!
Что заране мой прах не взяла ты к себе,
Милосердная Мать, чтоб не видел мой взор,
Как в серебряной ванне простёрт царь!
Кто его погребет? кто его отпоет?
Или, мужеубийца, сама ты дерзнешь
Причитанием вдовьим обряд осквернить
И, восславив героя, страдальной душе
Нанести замогильные раны?
Клитемнестра
Что печешься, незваный печальник, - о чем?
Не твоя то печаль!
Я убила его - и зарою его.
Причитаний и воя не нужно в дому.
Ифигении милой прилично, одной, -
Целованием уст
Бездыханных, дочерним приветом, отца
Повстречать и приветить и, нежно обняв,
Унести по волнам Ахерона.
Хор
Мнишь: глаз за глаз, зуб за зуб... Но то же
Ждет и тебя! Не мне дан
В том деле суд. Знаю: меч подъявший
Мечом сражен...Пьеса кончается подобным же диалогом между Хором и Эгисфом, сожителем царицы, в котором хор пророчит гибель ему, подстрекавшему Клитемнестру к убийству. Попутно обратим внимание на роль, какая отводится в древнегреческой драме хору: это одновременно и вездесущее действующее лицо и как бы руководитель, ведущий всей пьесы. Здесь хор представляет, по-видимому, друзей или ближайших слуг Агамемнона. В дальнейшем развитии драматургии, скажем, у Шекспира подобная, но не тождественная, конечно, роль перейдет к шутам или ближайшим друзьям главных героев (шут в "Короле Лире", Меркуцио в "Ромео и Джульетте", Горацио в "Гамлете").
Во второй части трилогии, трагедии "Хоэфоры", что означает "Совершающие надгробное возлияние", хор представляет рабынь Клитемнестры, поскольку здесь возмездие свершается уже над ней, и она является страдающим лицом пьесы. Хор, однако, сочувствует Оресту.
Он, сын Агамемнона, выросший на чужбине и по приказу Аполлона тайно вернувшийся на родину, чтобы отомстить убийцам отца - главный герой трагедии. По существу вся пьеса рассказывает о том, как в юноше зреет эта готовность к убийству матери и ее любовника (В сущности, шекспировский "Гамлет" о том же, но иной уровень человеческого сознания, значительно более высокая степень гуманизма делают эту трагедию, скорее, полной противоположностью трагедиям древнегреческим.) . А ему есть на что пожаловаться: бездомный изгнанник, он не может больше терпеть ни собственных унижений, ни унижений родной сестры своей Электры, ни, может быть, самое главное - позора Аргоса, склонившегося пред двумя тиранами.
Однако, увидев мать, Орест колеблется, и только его друг Пилад, напомнив царевичу о приказе Аполлона, разрешает колебания героя.
Вот его монолог над трупами матери и ее любовника в финале трагедии после небольшой, принадлежащей скорее всего переводчику, ремарки:
Серединные двери отворяются. За порогом видны два трупа. О р е с т выступает из дворца. Служители несут за ним огромное пурпуровое покрывало. Орхестра наполняется народом.
Орест
Взгляните на вчерашних повелителей,
Цареубийц и дома разорителей!
Четой они сидели, величаяся,
На месте царском; мертвые, четой лежат,
Храня и в смерти свой обет взаимности.
Клялись они владыку сообща убить,
Совместно и погибнуть, слово сдержано.
Взгляните также, страшных очевидцы дел,
На сей снаряд убийства, - путы рук и ног, -
Тенета, в коих мой отец запутался.
Развернутую окрест обнесите ткань
И людям покажите: ловят витязей
В какие мрежи! Матери моей дела
Отец пусть видит, - мой отец? - нет, общий всем,
Всезрящий, Солнце!.. Солнце, будь свидетелем,
Что право поступил я, смертью мать казнив!..
Эгисфа нет нужды мне поминать: давно,
Как ложа осквернитель, заслужил он смерть.
Но та, что эту западню расставила, -
И на кого ж? - на мужа, от которого
Имела сына... некогда любимого...
Потом - ее убийцу... - кто она? Жена ль?
Мурена ль? Иль ехидна, чье касание
Мертвит и без укуса?.. Столь нагла и зла!..
Пусть мне не приведется жить с такой женой:
Нет, лучше мне бездетным умереть в роду...
... Повинна ль в злодеяньи, неповинна ль мать?
Улика - парус, пятнами поблекнувший,
Где меч гулял Эгисфа... Краску медленно
Съедает кровь: от крови пурпур вылинял.
Как мне, нехульным словом, заклеймить позор?
Что эта ткань? Капкан ли? Зверолова ль сеть?
Иль с головою тело пеленающий
Могильный саван? Путы ли на пленника?
Такой накидкой был бы запастись готов
Грабитель придорожный, мирных путников
С мошной набитой ловом промышляющий:
Разбойничал бы лихо, с ней орудуя...
Гляжу на роковую пелену, скорбя
О жребии отцовском и о роде всём.
И подвиг свой хвалю я, и кляну зараз
Победы незавидной скверну черную...
... Но знайте... Чем я кончу, сам не ведаю...
С ристалища метнулись кони разума
И понесли возницу... Мыслей бешеных
Не удержать мне... К сердцу подступил и песнь
Заводит Ужас; рвется в лад подплясывать
Той песни сердце. Слушайте ж, друзья, пока
Я в разуме! Казнил я правосудно мать,
Отца убийцу, мерзкую в глазах богов.
А смелость влил мне в душу - величаюсь тем -
Вещатель Локсий. Он пророчил: нет вины
В сыновней мести; если ж неискупленной
Кровь отчую оставлю, карой бог грозил...
Какой? О том ни слова! Нет стрелы лютей...
И ныне - вот я, - в путь готов. Ветвь маслины
Беру с тесьмою белой. Держит к Локсию
Свой путь паломник, - в пустынь ту, где пуп земли,
Где светит огнь неугасимый, - вымолить
От крови, от родимой очищение.
Других же не велел мне очагов искать
Владыка Локсий... Знайте ж, о аргивцы, всё
Как было, чтоб могли вы дать свидетельство.
Всю жизнь опальным странником скитаться мне,
Опальным и по смерти меж людей прослыть.
Завершается трагедия появлением страшных Эриний, богинь родовой мести. От них и бежит Орест к Локсию, т.е. к алтарю Аполлона в Дельфах.
Третья трагедия "Евмениды" ("Благосклонные") повествует о том, как Орест, придя в Дельфы, был очищен Аполлоном от кровопролития. Тем не менее, Эринии настигают его, и ни Аполлон, ни сама Афина, в храм которой в ее городе прибегает Орест, не могут единолично освободить его от разгневанных богинь мести. Эринии имеют право на Ореста, поскольку он убил родную мать. Но она ведь тоже убила мужа? О, нет, Агамемнон только ее муж, а не родственник, и, значит, Эриниям - богиням именно родовой мести, дела до Клитемнестры нет. Здесь эпицентр эсхиловой критики архаического мироустройства!
Что делать? Афина созывает народный суд по делу кровопролития и преступления против религии. Аполлон, Афина и Орест выигрывают дело, а разгневанных Эриний умиротворяют и превращают в Евменид приглашением поселиться в городе Афины, где их будут чтить как милостивых богинь.
Таким образом, на сторону справедливости, праведной мести и гражданского суда в трагедии встают даже боги, поддерживающие новый порядок мироустройства. Гомеровские капризные, нелогичные в своих действиях боги уступают место богам, объективным силам, для которых главное - порядок и справедливость. И это тоже, конечно, объективная сила или необходимость, лежащая в основе мироздания.
Заключительное слово о трилогии дадим сказать Андре Боннару.
Первая пьеса - трагедия убийства; вторая - мщения; третья - суда и прощения. Вся трилогия в целом показывает, как проявляется божественная воля в рамках семьи преступных царей Атридов, последними представителями которых являлись Агамемнон и Орест. Это вмешательство богов представлено как проявление беспощадного Рока, направленного к гибели Атридов. И все же этот Рок не что иное, как дело человеческих рук. Рок не существовал бы, он был бы бессилен, если бы люди не порождали его своими собственными ошибками и преступлениями, одни из которых влекут за собой другие. Этот Рок проявляется с суровой непреклонностью, но он находит разрешение и успокоение в суде над Орестом, в примирении последнего из Атридов с божественными Справедливостью и Милосердием. Таков общий смысл трилогии, такова ее красота, в этом ее залог. Как бы грозно ни выглядело божественное правосудие, оно оставляет человеку выход, некоторую свободу, позволяющую ему найти путь к спасению под руководством богов, полных благожелательности, - Аполлона и Афины. Это и случилось с Орестом... "Орестею" следует рассматривать как доказательство того, что на веру в доброту сурового божества, доброту, которую трудно завоевать, можно положиться...
Поэзия Эсхила, всегда смело насыщающая драматическое искусство самыми грозными столкновениями, какие могут произойти между людьми и окружающим миром, черпает это неиссякаемое мужество в глубокой вере поэта в существование гармонического порядка, совместно устраиваемого в конце концов и людьми и богами...
(А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 1. С. 225 - 226, 239.)О трагедии "Прометей прикованный" мы уже кое-что знаем из книги М.Л. Гаспарова, в которой он дает представление о том, каким примерно был спектакль, поставленный по этой пьесе. Познакомимся теперь с самой пьесой, являющейся одной из вершин творчества Эсхила и вообще греческой драматургии.
Вспомним еще раз миф о Прометее для того чтобы посмотреть, насколько по-своему трактовал его Эсхил. В "Теогонии" Гесиода рассказывалось о том, как Прометею удалось обмануть богов при разделе туши жертвенного быка таким образом, что людям досталось мясо, а богам - жир и кости. Обнаружив обман, Зевс спрятал от людей огонь, Прометей же выкрал его в полом тростнике и отнес людям. Зевс в ответ "подарил" им обольстительницу Пандору, от которой пошли все несчастья, а Прометея повелел заковать в цепи, приказав орлу расклевывать ему печень. Много времени спустя, желая прославить своего и без того славного сына Геракла, Зевс позволил ему убить орла и освободить мученика Прометея. В другой поэме Гесиода "Труды и дни" рассказывается о том, что разгневанный на Прометея и вместе с ним на людей Зевс запрятал от них источники пищи и обрек на голод. Выходит, таким образом, что бунтарь Прометей своими действиями принес людям не столько благодеяния, сколько бедствия. Но это все - по теории архического и законопослушного Гесиода.
Теперь давайте прочтем Эсхила.
Демоны-слуги Зевса Власть и Насилие доставляют Прометея в глухую пустыню на краю земли, где Гефест должен приковать его к скале.
Власть Вот мы пришли к далеким рубежам земли,
В пространства скифов, в дикую пустую дебрь.
Гефест, теперь повинность за тобой - приказ
Родительский исполни и преступника
К скалистоверхим кручам пригвозди, сковав
Булатными, кандальными оковами.
Ведь он огонь твой, цвет, чудесно блещущий,
Украл и людям подарил. За грубый грех
Потерпит наказанье от руки богов,
Чтоб научился тиранию Зевсову
Любить, забывши человеколюбие.
Уже с первых слов ясно: Зевс - тиран. Он несправедливо наказывает человеколюбца Прометея. Дальше - больше. Оказывается, Прометей не только передал людям божественный огонь, но и научил людей всем полезным ремеслам, постоянно помогая им в борьбе за существование. Отношения же его с Зевсом, как выясняется, издревле оставляли желать лучшего. Кто же он, если применить знакомые сопоставления: хитрый политик и сам неудавшийся тиран или убежденный борец за демократию? больше того: падший ангел или прообраз Спасителя? Не будем торопиться, вчитаемся в его речи. Вот Прометей рассказывает Океанидам о своей судьбе:
Мучительно рассказывать, мучительно
И промолчать. И то и это стыд и боль.
Когда среди бессмертных распри ярые,
Раздор жестокий вспыхнул и усобицы,
Когда одни низвергнуть Крона жаждали
С престола, чтобы Зевс царил, другие же,
Напротив, бушевали, чтоб не правил Зевс, -
В то время был хорошим я советчиком
Титанам древним, неба и земли сынам.
Но убедить не мог их. Лесть и хитрости
Они надменно презирали. Силою
Прямой добиться чаяли владычества;
Но мать моя, Фемида-Гея (много есть
Имен у ней одной), идущих дней пути
Предсказывала мне не раз. Учила мать,
Что не крутая сила и не мужество,
А хитрость власть созиждет в мире новую.
Титанам это все я объяснил. Они ж
Скупились даже взглядом подарить меня.
Путем вернейшим, лучшим, я почёл тогда,
Соединившись с матерью, на сторону
Встать Зевса. Добровольным был союз для нас.
По замыслам моим свершилось то, что ночь
Погибельная Тартара на черном дне
Старинного похоронила Крона с верными
Приверженцами. Но за помощь сильную
Мне отомстил, наградою чудовищной.
Ведь такова болезнь самодержавия:
Друзьям не верить, презирать союзников.
Вы спрашивали, почему постыдно так
Меня калечат. Ясный дам, прямой ответ.
Едва он на престоле сел родительском,
Распределять меж божествами начал он
Уделы, власти, почести: одним - одни,
Другим - другие. Про людское горькое
Забыл лишь племя. Выкорчевать с корнем род
Людской замыслил, чтобы новый вырастить.
Никто не заступился за несчастнейших.
Один лишь я отважился! И смертных спас!
И в ад они не рухнули, раздавлены.
За это в болях содрогаюсь яростных, -
Их тошно видеть, а теперь - чудовищно!
Я к людям милосердным был, но сам зато
Не встретил милосердия. Безжалостно
Утихомирен. Взорам - страх, и Зевсу - стыд!
...........................................................................
Но это всё предвидел я заранее.
Сознательно, сознательно, не отрекусь,
Всё сделал, людям в помощь и на казнь себе.
А вот фрагменты из диалога Прометея с самим титаном Океаном, некогда примирившимся с Зевсом и сейчас пришедшим поддержать своего племянника в его страданиях:
Океан Друг Прометей! Всё вижу и совет подать
Тебе хочу хороший. Хоть хитёр ты сам.
Пойми границы сил своих, смири свой нрав.
Стань новым. Новый нынче у богов вожак.
А ты грубишь, кидаешь речи дикие,
Косматые. Сидел бы много выше Зевс,
И то б услышал. И тогда все прежние
Твои злосчастья - детскою игрушкою
Покажутся. Бедняга, позабудь свой гнев!
Лишь об одном заботься: как от мук уйти!
Пожалуй, назовешь ты устарелыми
Слова такие, но речей заносчивых
Теперь и сам ты цену, Прометей, узнал.
А всё не укротился, не согнул себя.
Накликать хочешь за бедой беду вдвойне.
Послушайся учителя радушного:
Против рожна не при! Открой глаза: царит
Не подчиненный никому свирепый царь.
А я пойду. Быть может, и удастся мне
Тебя избавить от мучений яростных.
А ты смирись, пригорбись, придержи язык!
Ведь сам умен и опытен. Так должен знать:
Двойною плетью хлещут празднословного.
Прометей
Благодарю! И благодарным буду, знай,
Тебе всегда. Старанье велико в тебе,
Но не трудись напрасно. Зря и без толку
Трудиться будешь...
Мне очень больно. Только не хочу совсем,
Чтоб мучились другие из-за этого.
Довольно и того, что сердце рвет мое
Судьба Атланта брата. В странах западных
Стоит силач, плечами подпирая столб
Земли и неба, тяжесть непомерную...
Перевернув этими диалогами традиционное представление о "плохих" титанах и "хороших" олимпийцах, превратив Зевса из жизнетворца в жестокого тирана, Эсхил наделяет Прометея и подвижнической, культурной миссией (наиболее важные детали я выделяю курсивом).
Мне не надменность, не высокомерие
Велят молчать. Грызу я сердце жалостью,
Себя таким вот видя гиблым, брошенным.
А разве же другой кто, а не я почёт
Добыл всем этим божествам теперешним?
Молчу, молчу! Вам незачем рассказывать.
Всё знаете. Скажу о маяте людей.
Они как дети были несмышлёные.
Я мысль вложил в них и сознанья дар.
Об этом вспомнил, людям не в покор, не в стыд,
Но чтоб подарков силу оценить моих.
Смотрели раньше люди и не видели,
И слышали, не слыша. Словно тени снов
Туманных, смутных, долгую и темную
Влачили жизнь. Из кирпичей не строили
Домов, согретых солнцем. И бревенчатых
Не знали срубов. Врывшись в землю, в плесени
Пещер без солнца, муравьи кишащие -
Ютились. Ни примет зимы остуженной
Не знали, ни весны, цветами пахнущей,
Ни лета плодоносного. И без толку
Трудились. Звезд восходы показал я им
И скрытые закаты. Изобрел для них
Науку чисел, из наук важнейшую.
Сложенью букв я научил их: вот она,
Всепамять, нянька разуменья, матерь муз!
Я первый твари буйные в ярмо запряг,
Поработив сохе и вьюкам. Тяжести
Сложил я с плеч людских невыносимые.
Коней в телегу заложил, поводьями
Играющих, - забава кошельков тугих.
А кто другой измыслил льнянокрылые,
Бегущие по морю корабельщиков
Повозки? Столько хитростей и всяческих
Художеств я для смертных изобрел, а сам
Не знаю, как из петли болей вырваться.
........................................................................
Послушай дальше, удивишься, столько я
Искусств, сноровок и ремесел выдумал.
Вот главные: болезни жгли тела людей,
Они ж лекарств не знали, трав целительных,
И мазей, и настоек. Чахли, таяли
Без врачеванья. Я открыл им способы
Смешенья снадобий уврачевающих,
Чтоб злую ярость всех болезней отражать.
Установил науку прорицания,
Открыл природу сновидений, что считать
В них вещей правдой. Темных слов значение
Раскрыл я людям и примет дорожных смысл.
Пернатых, кривокогтых, хищных птиц полёт
Я объяснил, кого считать счастливыми,
Кого - дурными. Птичьи все обычаи
Растолковал, чем кормятся и любят как,
И как враждуют, как роятся стаями.
Я научил, какого вида черева
Должны быть жертв, чтоб божество порадовать,
Цвет селезенки, пятна пестрой печени.
Огузок толстый и лопатку жирную
Я сжег собственноручно и для смертных стал
Учителем в искусстве трудном. С огненных
Незрячих раньше знаков слепоту я снял.
Всё это так! А руды, в недрах скрытые,
Железа, медь и серебро и золото!
Кто скажет, что не я, а он добыл руду
На пользу людям? Нет, никто не скажет так,
Или бесстыдной похвальбой похвалится.
А если кратким словом хочешь всё обнять:
От Прометея у людей искусства все.
Далее на сцене появляется еще одна жертва олимпийцев - несчастная Ио, некогда полюбившая Зевса и за то превращенная Герой в корову. Прометей пророчествует ей о будущем ее сыне, Геракле, который освободит самого Прометея. Действие подходит к бурному финалу.
Ио
А разве рухнет Зевса власть когда-нибудь?Прометей
Тогда б возликовала ты, наверное?Ио
Ну да! Ну да! От Зевса стыд и боль мои.Прометей
Тогда узнай и радуйся! Погибнет Зевс!Ио
Кто ж у него отнимет скиптр владычества?Прометей
Сам у себя, замыслив безрассудное.Ио
Но как, скажи мне, если без вреда ответ?Прометей
Он вступит в брак и тяжело раскается.Ио
С богиней? Иль со смертной? Иль сказать запрет?Прометей
Да, сына в мир родит она, отца сильней.Ио
И отвратить не может Зевс судьбу свою?Прометей
Нет, если я не скину цепь кандальную.Ио
Кто ж против воли Зевса раскует тебя?Прометей
Спаситель мой из рода твоего придет.
....................................................................
Пускай сейчас надменен Зевс и счастьем горд, -
Смирится скоро! Справить свадьбу хочет он
Погибельную. Вырвет власть из рук и в пыль
С перстола сбросит свадьба. Так исполнится
Заклятье Крона. Рухнув с первозданного
Престола, сына проклял он навек и век.
Как гибели избегнуть, из богов никто
Сказать не может Зевсу. Только я один.
Я знаю, где спасенье. Так пускай царит,
Гордясь громами горними! Пускай царит,
В руке стрелою потрясая огненной!
Нет, не помогут молнии. В прах рухнет он
Крушением постыдным и чудовищным.
Соперника на горе сам себе родит,
Бойца непобедимейшего, чудного!
Огонь найдет он гибельней, чем молния,
И грохот оглушительнее грома гроз.
Моря взнуздавший, землю потрясающий,
Трезубец Посейдона в щепы раздробит.
И содрогнется в страхе Зевс. И будет знать,
Что стать рабом не то, что быть властителем.
И - ниже, в разговоре с прибывшим от Зевса Гермесом, требующим объяснений только что произнесенным тайнам, - Прометей произносит:
Скажу открыто: ненавижу всех богов.
Мне за добро они воздали пытками.Это, собственно, финальное восклицание. Прометей отказался выдать тайну и вместе со скалой рухнул в бездонные глубины Тартара. О, как это все похоже на судьбу Сатаны, низринутого в самую глубь Ада!
Вот оно, начало и демонизма, и богоборчества, и одной из центральных линий мировой литературы от Данте до романтиков. Ее первообраз - Эсхилов Прометей, от которого потянутся длинные нити вплоть до лермонтовского Демона.
И читателю уже неважно, что "Прометей прикованный" лишь часть тетралогии, в дальнейшем развитии которой Прометей примирится с олимпийцами и спасет верховного бога от страшной участи, а скорей - подвергнет ей людей, поскольку этот самый ожидаемый сын-богоборец родится не от Зевса и будет тем самым Ахиллом, который принесет своим необузданным гневом столько бед ахейцам под стенами Трои.
Но это читателю. А Эсхилу необходимо было в конце концов все привести к гармонии. И хоть Зевс в дальнейшем отказывается от своего желания к Фетиде, древнегреческая литература лишь намекает, почему так на самом деле. Принятая же версия, версия продолжений трагедии: чтобы сохранить порядок и не ввергать мир в новые испытания. Усомнимся: это Зевс-то, который еще недавно желал вообще уничтожить мир людской!
Но всё и вся примиряется: Зевс отказывается от Фетиды, Прометей примиряется с олимпийцами, все одерживают победу над собой, чтобы служить миру и гармонии.
Образ же Прометея-борца продолжает жить в мировой литературе именно таким, каким он предстал в первой трагедии, нет, конечно, еще большим богоборцем, человеком-титаном:
Гёте:
Ты можешь, Зевс, громадой тяжких туч
Накрыть весь мир,
Ты можешь, как мальчишка,
Сбивающий репьи,
Крушить дубы и скалы,
Но ни земли моей
Ты не разрушишь,
Ни хижины, которую ты не построил,
Ни очага,
Чей животворный пламень
Тебе внушает зависть.
Нет никого под солнцем
Ничтожней вас, богов!
Дыханием молитв
И дымом жертвоприношений
Вы кормите свое
Убогое величье,
И вы погибли б все, не будь на свете
Глупцов, питающих надежды,
Доверчивых детей
И нищих.
Когда ребенком был я и ни в чем
Мой слабый ум еще не разбирался,
Я в заблужденье к солнцу устремлял
Свои глаза, как будто там, на небе,
Есть уши, чтоб мольбе моей внимать,
И сердце есть, как у меня,
Чтоб сжалиться над угнетенным.
Кто мне помог
Смирить высокомерие титанов?
Кто спас меня от смерти
И от рабства?
Не ты ль само,
Святым огнем пылающее сердце?
И что ж, не ты ль само благодарило,
По-юношески горячо и щедро,
Того, кто спал беспечно в вышине!
Мне - чтить тебя? За что?
Рассеял ты когда-нибудь печаль
Скорбящего?
Отер ли ты когда-нибудь слезу
В глазах страдальца?
А из меня не вечная ль судьба,
Не всемогущее ли время
С годами выковали мужа?
Быть может, ты хотел,
Чтоб я возненавидел жизнь,
Бежал в пустыню оттого лишь,
Что воплотил
Не все свои мечты?
Вот я - гляди! Я создаю людей,
Леплю их
По своему подобью,
Чтобы они, как я, умели
Страдать, и плакать,
И радоваться, наслаждаясь жизнью,
И презирать ничтожество твое,
Подобно мне!
1774
(Пер. В. Левика)
Байрон:
1
Титан! с надмирной высоты
На тех, чья горестна дорога,
На муки смертных тварей ты
Не мог смотреть с презреньем бога.
И в воздаянье добрых дел
Страдать безмолвно - твой удел.
В горах утес, орел, оковы!
Но тщетно боги так суровы -
Ты не слабел от страшных мук,
И стон, срывающийся вдруг,
Не дал им повода для смеха:
Ты, озирая небосвод,
Молчал. Ты мыслил: боль вздохнет,
Когда лишится голос эха.
2
Титан! что знал ты? День за днем
Борьбу страдания и воли,
Свирепость не смертельной боли,
Небес бездушных окоем,
Ко всем глухой Судьбы десницу,
И Ненависть - земли царицу:
Все то, что правит средь живых
И с наслажденьем губит их,
Сперва замучив. Был ты Роком
Томим в бессмертии жестоком
И нес достойно свой удел.
Напрасно гневный Зевс хотел
Из глаз твоих исторгнуть слезы.
Ты в Небо слал ему угрозы,
Хоть знал, что станет мягче он,
Открой ты, что не вечен трон
Царя богов, - и приговор
Гремел среди пустынных гор
В твоем пророческом молчанье.
И понял - и познал он страх,
Но злую дрожь в его руках
Лишь молний выдало дрожанье.
3
Был твой божественный порыв
Преступно добрым - плод желанья
Людские уменьшать страданья,
Наш дух и волю укрепив.
И, свергнут с горней высоты,
Сумел так мужественно ты,
Так гордо пронести свой жребий,
Противоборствуя Судьбе, -
Ни на Земле, ни даже в Небе
Никем не сломленный в борьбе,
Что Смертным ты пример явил
И символ их судеб и сил.
Как ты, в тоске, в мечтах упорных
И Человек отчасти бог.
Он мутно мчащийся поток,
Рожденный чистым в недрах горных.
Он также свой предвидит путь,
Пускай не весь, пускай лишь суть:
Мрак отчужденья, непокорство,
Беде и злу противоборство,
Когда, силен одним собой,
Всем черным силам даст он бой.
Бесстрашье чувства, сила воли
И в бездне мук сильней всего, -
Он счастлив этим в горькой доле.
Чем бунт его - не торжество?
Чем не Победа - Смерть его?
1816
(Пер. В. Левика)
(Цит. по изд.: И.В. Гете. Собр. соч. В 10 тт. Т. 1. - М.: Худож. лит., 1975. С. 89 - 90; Дж. Г. Байрон. Соч. В 3-х тт. Т. 1. - М.: Худож. лит., 1974. С. 114 - 116.)Попробуем подытожить. Трагедии Эсхила, кажется, единственного драматурга, постановки чьих произведения в виде исключения возобновлялись в афинском театре, направлены прежде всего на достижение социального прогресса. Миф, как мы только что убедились, переосмысливается поэтом именно в этих целях. Язык его, насколько можно себе представить по переводам, эмоционален и экспрессивен, это язык настоящей трагической драматургии. Жанр, разумеется, соблюден, но поставлен в зависимость от все той же конечной цели: всеобщей гармонии и справедливости. Поэтому и суть трагического для Эсхила состоит не столько в самом столкновении героя с Роком, как это будет у его продолжателей вплоть до Шекспира, сколько в выборе героем линии поведения: т.е. от решения, которое он выберет, в конечном счете, все и зависит. Это решение почти всегда (а разве в реальной жизни бывает иначе?) внутренне противоречиво, но Эсхилов герой остается именно героем, он не рефлексирует, не рыдает, стеная и заламывая руки, не подвергает себя и зрителя пятиактным вечным сомнениям, нет, раз что-то решив, он собирает в кулак всю свою волю, весь свой ум, все свои силы и устремляется к исполнению своего решения. Это и определяет, не побоимся тавтологии, героизм Эсхиловых героев, "монументальность и монолитность образов, наделенных немногими, но сильными чертами" (История всемирной литературы. Т. 1. С. 355.) .
Остается добавить, что античность ценила Эсхила как никакого другого драматурга высоко, а сам он, мужественный воин и на поле боя и в театре, более всего ценил в своей жизни время истинного личного героизма, о чем и сообщил потомкам в автоэпитафии:
Мужество помнят его марафонская роща и племя
Длинноволосых мидян, в битве узнавших его.ВОПРОСЫ:
- Каковы основные черты трагического героя Эсхила?
- Есть ли разница в видении образа Агамемнона у Эсхила и Гомера?
- Каким предстает Зевс в трагедии Эсхила о Прометее? Почему?
- Почему можно считать, что не только Данте, но и романтики продолжили одну из основных тем творчества Эсхила?
- В чем суть "трагического" для Эсхила?
- Какие новшества принес Эсхил на афинскую сцену?