Распопин В.Н.

Очерки истории зарубежной литературы. Литература Древней Греции

Новосибирск. "Рассвет", 1997

Глава: Люди как боги. От Сократа до Александра. Идеи и утопии Платона

Вопросы к главе

Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, Запах веселый вина разливая далече; сосуды Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный Мед и сыр молодой: все готово; весь убран цветами Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться, но слава Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!                Ксенофан (пер. А.С. Пушкина) Платон - это подготовка к христианству.                Б. Паскаль. "Мысли".

Прозвище великого мыслителя и писателя, выходца из старинного аристократического афинского рода, Аристокла - Платон - по-гречески означает "Широкий". Этой громадной личности, оказавшей мало с кем сравнимое воздействие на всю мировую культуру, оно, прозвище, подходило как нельзя кстати. Ум Платона охватил и осмыслил столько, сколько мало какой другой. Более того, возможно, что не будь Платона, всемирная мысль, а с ней и культура, долго еще не достигли бы тех высот, каких достигли они его усилиями.

Меня очень занимает один из жанров современной фантастики, развивающий проблему параллельных миров, т.е. что было бы, если, например, римляне потерпели поражение в войнах с Ганнибалом, или что было бы, если б Александр Македонский прожил еще десять-пятнадцать лет, или если бы Гитлер выиграл вторую мировую войну. Как тогда развивалась бы история человечества? Но еще интереснее поставить более частную проблему: что, если Пушкин выжил бы после дуэли с Дантесом? Как тогда развивалась бы русская литература? Что, если бы сэру Конан Дойлу ну вот не пришла бы в голову мысль о странном и гениальном долговязом скрипаче, курильщике и мыслителе? Как тогда развивался бы детективный жанр, появились ли бы все эти чудаковатые двойники Холмса от Пуаро и мисс Марпл до Мегрэ?

На подобные вопоросы, задаваемые фантастами самим себе, находятся два противоположных ответа. Первый: все в таком случае было бы так: и под писательским пером создается совершенно иной земной мир, в котором, например, невозможно христианство, а с ним и колоссальный пласт культуры. Второй: в таком случае все было бы точно так же, поскольку, если какая-либо идея должна быть рождена, она будет рождена, если какой-то творец должен погибнуть, он погибнет. Не было бы Пушкина, появился бы Мортиров, не умри Моцарт от яда Сальери, он умер бы от холеры. Оба варианта логичны и привлекательны, однако мне все же трудно представить себе культуру без ряда ее крупнейших представителей.

Одним из таких гениев был Платон. Выдающийся русский советский ученый Алексей Федорович Лосев, создавший в своих трудах ясную картину едва ли не всей истории мировой эстетики, во вступительной статье к ниболее полному изданию творений Платона, пишет:

Имя Платона является не просто известным, значительным или великим. Тонкими и крепкими нитями философия Платона пронизывает не только мировую философию, но и мировую культуру. В европейской истории после Платона еще не было ни одного столетия, когда не спорили бы о Платоне, то непомерно его восхваляя, то всячески его принижая в каком-либо отношении - историко-религиозном, историко-литературном, историческом или социологическом. Мировые религии, возникшие после Платона, старались перетянуть его на свою сторону, обосновывая при его помощи свое вероучение и нередко достигая в этом успеха. Но этот обоснователь вероучений часто оказывался также и их коварным врагом. Ведь платонизм в своей основе все же языческое учение... Греки периода классики и эллинизма; древние римляне; арабские мыслители, оппозиционные исламу; позднеантичный иудаизм и средневековая каббала; византийское православие и римский католицизм; византийские мистики XIV в., подытожившие тысячелетний византизм, и немецкие мистики того же столетия, создавшие прочный мост от средневекового богословия к немецкому идеализму, и прежде всего к Канту; теисты и пантеисты итальянского Возрождения; немецкие гуманисты; французские рационалисты и английские эмпирики; субъективный идеалист Фихте, романтический мифолог Шеллинг, создатель универсальной диалектики категорий Гегель; Шопенгауэр с его учением о мире разумных идей...; русские философы-идеалисты вплоть до Владимира Соловьева и Сергея Трубецкого; новейшие немецкие мыслители вплоть до неокантианцев, гуссерлианцев и экзистенциалистов; итальянцы вплоть до Джентиле, англо-американская философия вплоть до Ройса, Уайтхеда и Сантаяны, математики и физики вплоть до Гейзенберга и Шредингера; бесчисленное количество поэтов и прозаиков, художников и критиков, ученых и дилетантов, творцов, ломающих традицию, и обывателей, трусливо ее защищающих, - всё это необозримое множество умов вот уже третье тысячелетие спорит, волнуется, горячится из-за Платона, поет ему дифирамбы или снижает его до уровня обывательской посредственности. Можно сказать, что Платон оказался какой-то вечной проблемой истории человеческой культуры. (А.Ф. Лосев. Жизненный и творческий путь Платона. В кн.: Платон. Собр. соч. в 4 тт. Т. 1. - М.: Мысль, 1994. - С. 3 - 4.)

Как и обо всех древнегреческих авторах, многое о реальном Платоне можно сказать лишь по догадкам. Вот некоторые сведения о нем, представляющиеся исследователям достоверными.

Платон родился в 427 г. до н.э., прожил долгую творческую жизнь и скончался в 347 г. до н.э. Истинный аристократ, потомок последнего аттического царя Кодра по отцу и великого Солона по матери, он глубоко презирал такие материальные вещи и проблемы, как деньги, погоню за барышами, непомерный рост рабовладения, а также человеческую и государственную жестокость, словом, все то, что в его время стало выходить на первый план. Казалось бы, благодаря недюжинному уму, талантам, происхождению, предназначенный для участия в управлении государством, Платон, однако, остался от этого в стороне. В молодости он был отличным гимнастом, борцом и наездником. Высокий, статный, красивый, он, тем не менее, не ограничился спортивными победами, но усердно учился музыке и живописи, а особенно любил поэзию. А.Ф. Лосев говорит, что "если собрать воедино все сведения античных источников о художественных занятиях Платона, то необходимо будет сказать, что он добился успеха буквально во всех существовавших тогда поэтических жанрах", от лирических до драматических.

Приведем здесь несколько образцов его эпиграмм и обратим внимание, во-первых, на тему творческого совершенства, соперничества человека с природой (богами) в искусстве - это, с одной стороны, вечная тема, с другой стороны, разработанная Платоном, человеком и мыслителем того времени, когда уже не боги, а люди выходят на первый план; во-вторых, на то, как легко Платон как бы перевоплощается в других людей или даже в иные существа, ведя в своих стихах речь от имени этих лиц и существ. Такое в мировой литературе встречается не часто, но все-таки встречается. Так, в русской поэзии подобным образом написаны многие тексты Владимира Высоцкого, актера и поэта. Эта способность перевоплощения, вообще-то исходящая из древнегреческой религии, согласно которой едва ли не в каждом дереве жила дриада, а в ручье - наяда, все же убеждает нас в том, что молодой Платон, несомненно, был тесно связан с искусством театра.

**** Яблоко я. Меня бросил тобою плененный, Ксантиппа.    Полно, строптивой не будь! Краток твой век, как и мой. *** Горькая выпала мне, придорожной орешине, доля:    Быть мишенью для всех мимо бегущих ребят. Сучья и ветви мои цветущие сломаны градом    Вечно леящих в меня, метко разящих камней. Дереву быть плодоносным опасно. Себе я на горе    В дерзкой гордыне своей вздумала плод понести. Пан 1 Тише, источники скал и поросшая лесом вершина!    Разноголосый, молчи, гомон пасущихся стад! Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели,    Влажной губою скользя по составным тростникам, И, окружив его роем, спешат легконогие нимфы,    Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой. 2 Сядь отдохнуть, о прохожий, под этой высокой сосною,    Где набежавший зефир, ветви колебля, шумит, - И под журчанье потоков моих и под звуки свирели    Скоро на веки твои сладкий опустится сон. На "Афродиту" Праксителя Нет, не Праксителем создана ты, не резцом, а такою    В оные дни ты пришла выслушать суд над собой. **** Точно не отлит сатир, а уложен ко сну Диодором:    Спит серебро, не буди прикосновеньем его. Аристофану Где бы навек поселиться и жить, искали хариты;    Место такое нашлось: Аристофана душа. Сапфо Девять лишь муз называя, мы Сапфо наносим обиду: Разве мы в ней не должны музу десятую чтить? (Цитаты приводятся в переводах О. Румера и Л. Блуменау по изд.: Античная лирика. М.: Худож. лит., 1968. С. 193 - 199.)

Знакомство с Сократом и постоянное общение с ним в течение восьми-девяти лет перевернуло всю жизнь молодого Платона, отвратило его от занятий искусством и полностью отдало во власть философии, которая и прежде была, по-видимому, не чужда молодому человеку. Это явствует из глубокого знания им творчества Гераклита, Демокрита, Калликла, Парменида, Пифагора и других мыслителей. Смерть Сократа так потрясла его ученика, что в своих знаменитых диалогах, столь же изящных, как и его поэтические опыты, Платон сделал своего учителя главным героем едва ли не всех своих зрелых произведений.

Сразу после смерти Сократа Платон уехал из Афин, не желая в одиночку бороться с теми, кто осудил этого умнейшего человека эпохи. В своих странствиях Платон посетил Мегары, где общался с Евклидом, Кирены, где учился математике у Феодора, Сицилию, где изучал пифагорейство. В Сицилии он подружился с ближайшим родственником сиракузского тирана Дионисия Старшего Дионом. Там, в Сиракузах, чем-то разгневав тирана, Платон был продан в рабство, однако тут же отпущен купившим его на свободу. Друзья хотели вернуть благородному человеку деньги, истраченные им на покупку Платона, однако тот отказался. Говорят, что именно на эти деньги Платон купил себе сад в пригороде Афин, называвшемся в честь местного героя Академией. Здесь он учредил свою собственную философскую школу, знаменитую на весь мир и подарившую человечеству множество мыслителей и деятелей искусства, а также и свое имя для высших учебных заведений. Говорят также, что с этой школой Платон не расставался более никогда, хотя вряд ли это достоверно, поскольку из других источников ясно, что Сицилия сыграет еще свою роль в его жизни. Академия же имела долгую, почти тысячелетнюю историю, покуда не была закрыта имератором Юстинианом в 529 г. Девятьсот лет спустя нечто подобное было организовано итальянскими гуманистами под руководством Марсилио Фичино.

У Платона было много талантливых учеников, из которых самым значительным был, конечно, его друг и соперник на протяжении всей истории философии вплоть до наших дней Аристотель. Вот как пишет об их отношениях А.Ф. Лосев.

Аристотель оказался идейным противником своего учителя в некоторых отношениях... Он проявил себя также и как довольно неуживчивый его сосед по Академии. Говорят, что когда однажды Платон уже в конце своей жизни куда-то отлучился из Академии, Аристотель захватил то место, где обычно Платон гулял, беседуя со своими учениками... До нас дошли... стихи Аристотеля, в которых этот философ не только превозносит Платона, но и относится к нему с глубоким благоговением... С другой стороны, знаменитое изречение "Платон мне друг, но больший друг - истина" ("Платон мне друг, но истина дороже" - в таком переводе наиболее известна эта фраза, ставшая уже чем-то вроде поговорки.) принадлежит именно Аристотелю (по поводу возражений Аристотеля Платон однажды добродушно заметил, что это жеребенок лягает свою мать). Личные отношения между Платоном и Аристотелем были во всяком случае таковы, что Аристотелю было предоставлено право преподавания в Академии, и он уехал из Академии только после смерти Платона. (А.Ф. Лосев. Жизненный и творческий путь Платона. - Указ. изд. С. 25.)

Слава Платона и его Академии, при входе в которую была надпись : "Негеометр - да не войдет", была, по-видимому, самой большой из всех учеников Сократа. Этой славе, естественно, завидовали и пытались опорочить Платона, называя его плагиатором, кравшим идеи для своих сочинений, а то и сами сочинения у Пифагора, Протагора, Демокрита. Завидовали, впрочем, не только Платону, но и всем крупным талантам во все времена, в том числе и в нашей литературе. Так, еще при жизни Пушкина пальму поэтического первенства пытались присудить то Кукольнику, то Бенедиктову, так, вот уж полвека у Шолохова пытаюся отобрать авторство его лучшей книги "Тихий Дон".

Достоверно, однако, и то, что Платон, разумеется, сам написал все свои сочинения, и то, что в жизни это был человек чрезвычайно скромный, обходительный и сдержанный.

Вернемся теперь к Сицилийским эпизодам жизни Платона. Посетив ее в первый раз и ужаснувшись царящему там как при дворе, так и в низах образу жизни, философ по настоятельным просьбам Диона вознамерился исправить нравы. За это, кажется, и был продан в рабство Дионисием Старшим. Спустя некоторое время, подстрекаемый все тем же Дионом, Платон возложил надежды на Дионисия Младшего. Шестидесятилетний философ, совершенный новичок в политике вернулся в Сиракузы, полный надежд осуществить на практике тщательно разработанную им теорию построения идеального государства. Нужно ли говорить, что из этого ничего не вышло? Однако, Платон не смирился с этим и через десять лет вновь отправился в Сицилию. Обласканный поначалу, к концу своего пребывания при дворе сиракузского тирана этот неисправимый идеалист и оптимист едва унес ноги домой. Эти, может быть, главные видимые события жизни великого философа делают ее, по мысли А.Ф. Лосева, трагической.

Ни Вольтер не увлек философией Фридриха Второго, ни Дидро - Екатерину Великую. Платону не в большей степени удалась эта операция привлечения двух Дионисиев Сиракузских, - подводит итог трагическому заблуждению древнегреческого мыслителя А. Боннар. Одно разочарование неизменно следовало за другим. Уже осуждение и смерть Сократа по существу разрушили в нем веру в силу разумного убеждения, а между тем Платон всю жизнь только и делал, что старался убедить людей силой слова. Едва ли это было трагедией одного лишь Платона. Еще в большей степени это было трагедией Греции конца классического периода, когда греческий полис шел к развалу и был накануне гибели, так что Платон всего только девяти лет не дожил до Херонейской битвы и до Панэллинского конгресса в Коринфе, означавших конец политической самостоятельности греческих полисов. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 115.)

Что представляют собой сочинения этого великого мыслителя?

До нас дошли многие его произведения, в т.ч. речь "Апология Сократа", 23 подлинных диалога и около 20 приписываемых ему, 13 писем и некоторые другие тексты. Все их принято разделять на три больших группы, согласно трем-четырем периодам жизни и творчества автора.

К первой группе (ранний период) относятся произведения, созданные, вероятно, от времени смерти Сократа до первой поездки Платона в Сицилию: "Апология Сократа", "Критон", "Евтифрон", "Протагор", 1 книга "Государства" и др.

Ко второй группе (переходный период) относятся произведения 80-х гг.: "Горгий", "Кратил", "Ион", "Гиппий меньший", "Гиппий больший", "Евтидем", "Менон" и др.

К третьей группе (зрелый период) относят произведения 70-60-х гг.: "Федон", "Пир", "Федр", 2-10 книги "Государства", развивающие знаменитое учение об идеях; "Теэтет", "Парменид", "Софист", "Политик", "Филеб", "Тимей", "Критий", представляющие собой менее художественное, а скорей конструктивно-логическое, по выражению А.Ф. Лосева, творчество Платона. К этой же группе, или выделяя их в отдельную, закатную, часть творчества, ученые относят большую книгу "Законы".

Как вы уже, вероятно, поняли, творчество Платона в кратком очерке представить достаточно полно невозможно. Нам придется поговорить только о самых главных его положениях.

Любой учебник философии, любая энциклопедия без различия даст вам краткую сущностную характеристику учения и личности Платона примерно в следующих словах: основатель европейского объективного идеализма. Идеализм вообще - это система взглядов, согласно которой в мироздании первичен дух, материя же вторична и является его продуктом. Объективный идеализм предполагает, что первичный дух, или идея объективированы, т.е. проще говоря, представляют собой некое отдельное существо, еще проще - Бога.

Если сказанное понятно в принципе, можно приступать к рассмотрению того, как всё это выражается Платоном, который, как пишет А.Ф. Лосев,

никогда не переставал быть греком, т.е. человеком античной культуры. Античная же культура... ценила в человеке в первую очередь его здоровое, трудоспособное, идеально организованное тело, так что и все проблемы духа решались здесь согласно этой основной мировоззренческой модели... Материя оказалась у него (Платона - В.Р.) в конечном счете прекрасным, идеально организованным чувственным космосом, а идеальный мир оказался наполненным вещами, людьми, природными и общественными явлениями, но только данными в виде предельно точно сформированных первообразов, вечно неподвижных, но и вечно изливающихся в материальную действительность. Идеальный мир у Платона населен как бы теми же неподвижными скульптурными изваяниями, теми же статуями, какие в изобилии творило земное греческое искусство периода классики... Идеи Платона, осуществлявшие собой в бесконечно разнообразных формах Единое... представляют собой не что иное, как традиционных греческих богов, учение о которых разработано при помощи диалектического метода. (Указ. соч. С. 48, 50-51.)

Ну а диалектика - это наука, изучающая явления жизни во всей сложности их форм, развития, изменений.

Какими же видел Платон свои идеи, или по-гречески "эйдос"? Совсем просто и доступно, на мой взгляд, смог это изложить только М.Л. Гаспаров в своей "Занимательной Греции" (в главе "Пещера Платона"), к которой мы после некоторого перерыва сейчас вновь возвращаемся.

Сократ никогда ничего не писал: он только думал и разговаривал. Когда думаешь, то твоя мысль в движении, а чтобы записать, ее надо остановить. Сократ не хотел останавливать свою мысль - за это он и погиб. А Платон положил всю свою жизнь именно на то, чтобы остановить мысль: пусть она изобразит нам самое прекрасное, самое настоящее, самое лучшее, мы это запишем, мы это устроим, и дальше пусть ничто не меняется: пусть начнется вечность... Сократ говорил: человек должен заботиться не о мироздании, а о своих человеческих делах: обдумать хороший поступок - и совершить его. Но ведь так же работает любой столяр: обдумает, какой он хочет стол, - и сделает его. При этом сделанный стол никогда не бывает так хорош, как задуманный: то рука дрогнет, то доска плохая попадется. Откуда же в уме у столяра его замысел прекрасного стола, если на свете он таких столов никогда не видел? Должно быть, он заглянул умственными очами в какой-то мир, где существует всем-столам-Стол и всем-горам-Гора и всем-правдам-Правда, - заглянул, увидел и постарался воспроизвести этот Стол в дереве, как Сократ старался воспроизвести эту Правду в хороших поступках. Самому Платону этот умопостигаемый мир виделся настолько ясно, что он так и назвал этот Стол и эту Гору "образами" стола и горы - по-гречески "идеями". В них нет ничего лишнего, ничего случайного, что всегда бывает в земных предметах, все прекрасно, выпукло и ярко: не стол, а сама Стольность, не гора, а сама Горность, а выше всех - Правда, Красота и Добро. "А я вот, Платон, стол и гору почему-то вижу, а Стольности и Горности, хоть убей, не вижу!" - перебивал его ругатель Диоген. (Диоген из Синопа (ок. 412-323 гг. до н.э.), в какой-то степени тоже ученик Сократа, презирая культуру и цивилизацию, бродяжничал, жил в бочке, за что и прозван был псом. Диогена и его учеников называли киниками, что значит "собачьи философы". Это слово живо и по сей день: циниками мы называем злых насмешников. Платон назвал Диогена "взбесившимся Сократом". Сам же Диоген называл себя "гражданином мира". "Над ним смеялись, - пишет М.Л. Гаспаров в "Занимательной Греции", но его любили... Он дожил до дней Александра Македонского. Когда Александр был в Коринфе, он пришел посмотреть на Диогена. Тот лежал и грелся на солнце. "Я Александр, царь Македонии, а скоро и всего мира, - сказал Александр. - Что для тебя сделать?" - "Отойди в сторону и не заслоняй мне солнце", - ответил Диоген. Александр отошел и сказал друзьям: "Если б я не был Александром, я хотел бы стать Диогеном". Можно сказать, что Диоген учил и воспитывал скорее своим образом жизни, чем учением. Кроме Диогена Синопского в Греции были еще два известных мыслителя, носившие это имя: Диоген из Аполлонии (V в. до н.э.), последователь Анаксимена, и историк философии Диоген Лаэртский (III в. до н.э.), чьи труды являются важнейшим историко-философским источником современных знаний.) "Это потому, что у тебя нет для этого глаз, - отвечал Платон. - Все твои столы и горы - лишь тени, падающие от идеи-Стола и идеи-Горы". Как это - тени? А вот как. Представьте себе: идет дорога, а вдоль дороги - длинная щель в земле, а под этой щелью - длинная подземная пещера, вроде тюрьмы для рабов. В пещере сидят люди в колодках - ни пошевелиться, ни оглянуться; за спиной у них светлая щель, перед глазами у них голая стена, и на эту стену падают их тени и тени тех, кто проходит по дороге. Узники видят мелькание теней, слышат эхо голосов, сопоставляют, догадываются, спорят. Но если кого-нибудь из них расковать, вывести на ослепляющий солнечный свет, показать ему настоящий мир, а потом спустить его обратно к его друзьям, - они ему не поверят. Вот таковы и философы, заглянувшие в мир идей, среди толпы, живущей в мире вещей. Что же позволяет им, философам, заглядывать в мир идей? Воспоминание. Наши души до нашего рождения жили там, в мире идей, и оттуда сходили мучиться в наши тела, как с солнечного света в подземную пещеру. И, видя здесь деревянный стол и каменную гору, душа вспоминает идею-Стол и идею-Гору и понимает, что такое перед ней. А видя здесь красивого человека, душа не остается спокойной, она вспыхивает любовью и рвется ввысь, потому что это для нее напоминание о несравненной красоте мира идей. И когда поэт творит стихи, то он вдохновляется не тем, что он видит вокруг себя, а тем, что помнит его душа из виденного до рождения. Если же стихи или картины списаны не с идей, а с вещей, то грош им цена: ведь если вещи - лишь тени идей, то такие стихи - тень теней. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 255 - 256.)

Далее Гаспаров переходит к изложению платоновского представления об идеальном государстве. Мы к нему вернемся после того, как кое-что добавим к уже прочитанному.

Прежде всего, остановимся на последней мысли, о "тени теней". Речь здесь идет о божественном вдохновении, без которого искусства и литературы просто не существует. Вот это как раз одна из тех платоновских идей, или мыслей, которой суждено бессмертие. В самом деле, каким должно быть искусство? Реалистическим, точно изображающим видимое глазу, или символическим, т.е. пытающимся выразить невыразимое, или, как его окрестили у нас в середине прошлого столетия, "искусством для искусства"? Вся история мировой литературы, а русской, наиболее тенденциозной из всех, - и подавно, развивается в русле этих двух противоположных взглядов. Мы отдаем дань любви и уважения, восторгов и восхищения гениальным выразителям той или иной тенденции, забывая, однако, что саму суть их творчества (и творчества вообще) давным-давно выразил грек Платон в своих книгах "Государство", "Законы", "Пир" и др.

А теперь скажем несколько слов об "идеях" применительно, конечно, к литературе и искусству. Подобно тому, как человек - величайшее создание Бога, его искуснейшее, вдохновеннейшее творение, так и сам человек в лучших проявлениях своего творчества обязательно стремится к идеалу. Это особенно ясно на примерах духовного творчества человека. Иной писатель или художник, как Данте или А.А. Иванов за всю свою творческую жизнь создают едва ли не одно только произведение, зато достигают в нем высот истинно божественных, делая тем самым человека Человеком, если не равным Богу, то достойным его трудов, освобождая при том свою душу от всего того, чем засоряет ее быт, и приготовляя ее для будущей встречи с Богом и совместного миростроительства будущего. Так, во всяком случае, считают многие древние и современные религиозные мыслители. Так, по-видимому, чувствуем и мы, когда, пережив подлинный катарсис от общения с гениальным одухотворенным художественным произведеним, оцениваем его восклицанием (или шепотом про себя): "Божественно!"

Вернемся теперь к тому, как представлял себе Платон идеальное государственное устройство, коль скоро стремился он к идеалу во всех проявлениях человеческой деятельности. М.Л. Гаспаров продолжает:

Обрывками воспоминаний живут все, постоянно же созерцать мир идей могут лишь немногие. Для этого нужны долгие годы умственных упражнений, начиная с самых простых - над геометрическими фигурами. Когда мы говорим "квадрат", то все представляем себе одно и то же; когда говорим "правда", то совсем не одно и то же; так вот, вглядываясь и вдумываясь, нужно добиться того, что и правда будет одна для всех, как геометрия - одна для всех. Кто до этого досмотрелся, тем и должна принадлежать власть, и они создадут такое государство, которое будет вечно и неизменно, как мир идей. (Вот он идеализм в бытовом выражении: умнейший человек, гений, кажется, все понимающий, все насквозь видящий... А должен же веровать во что-то реальное, вполне человеческое, земное. Раз в Афинах плохо - давайте создадим такое государство, где будет хорошо, и я лично знаю, как это сделать. Между прочим, впоследствии сделать это попытались в реальности. Что из этого получилось, старшее поколение русских, да и не одних только русских людей, хорошо знает на собственном опыте.) Когда-то в Греции власть принадлежала самым знатным; потом - самым многочисленным; теперь пришла очередь самых мудрых. Государство должно быть едино, как живое существо: каждый член его знает свое дело, и только свое. (Отсюда недалеко и до сталинского представления о гражданах государства, как о винтиках в одном большом механизме.) В человеческом теле есть три жизненные силы: в мозгу - разум, в сердце - страсть, в печени - потребность. Так и в государстве должны быть три сословия: философы - правят, стражи - охраняют, работники - кормят. Достоинство правителей - мудрость, стражей - мужество, работников - умеренность. К каждому человеку начинают присматриваться еще за детскими играми, определяют способности и причисляют к сословию - чаще всего, конечно, к тому, из которого он и вышел. Если он правитель или страж, то он освобожден от труда на других, зато не имеет ничего своего: здесь все равны друг другу, все едят за одним столом, как в древней Спарте, все имущество - общее, даже жены и дети - общие; кратковременными браками распоряжаются правители, заботясь лишь о том, чтобы у детей была хорошая наследственность. Если же он работник, то ему назначают труд по склонностям и способностям, и менять его он уже не имеет права. Думать дозволено лишь правителям; остальным - только слушаться и верить. Сами правители верят в мир идей, а для работников сочиняют такие мифы, какие сочтут нужными. Ибо как иначе можно что-то объяснить тем, кто сидит в пещере теней и никогда не видит солнца? Такова была живая государственная машина, с помощью которой Платон хотел удержать от развала привычный ему мир - город-государство, крепкое законом и единством. Здесь каждый приносит себя в жертву государству, чтобы оно стояло вечно, обновляясь, но не меняясь, как небесный свод. И, глядя на эту цель всей жизни Платона, невольно думаешь: а ведь попади в такое государство Сократ, не умеющий останавливать свою мысль ни на каком совершенстве, на всякое "знаю" отвечающий "а вот я не знаю", - и его ждала бы такая же смерть, как в Афинах. Понимал ли это Платон? (Хотелось бы верить, скажем в ответ, что не понимал. Но, увы, скорее всего, понимал, и тем не менее, пожертвовал бы одним, даже самым любимым человеком, во имя химерического прекрасного целого. Здесь беда и вина многих, даже самых умных и самых лучших представителей рода человеческого. Цит. по изд.: М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 256 - 257.)

М.Л. Гаспаров ничего не говорит об участи художников в идеальном государстве Платона. А между тем, для нас это и важно и интересно. Так вот, поскольку искусство в основной своей массе не что иное как "тень теней", поскольку чаще всего оно обращено к низменной части души, точнее, к человеческим страстям (любовная лирика возбуждает вожделение, трагедия - усиливает чувствительность и тем отвлекает от чистых и холодных размышлений, комедия учит грубости и насмешкам, мифы вообще безнравственны и выставляют самих богов в совершенно непедагогическом свете и т.д.), лучше всего не допускать его в такое государство совсем (Гомера - ни под каким видом!), ну разве что в виде хвалебных песен в честь божеств и людской добродетели.

Нравится вам такое государство?

Между прочим, я уже говорил об этом, такого типа литература называется утопической, и следовательно, именно Платон - ее родоначальник. Но в самой сердцевине любой утопии обязательно находится ее противоположность (я же не зря задал вопрос, нравится ли вам такое государство) - антиутопия. Почему? Да, потому что утопии пишутся в чаянии некоего райского будущего, когда вокруг автора, как правило, царит адское настоящее, и тени и запахи этого настоящего неминуемо проберутся на страницы книги о будущем.

Нечто вроде подобной утопии Платон написал еще раз, правда, как мне представляется, уже почти что сознательно в жанре антиутопии. Речь о диалогах "Критий" и "Тимей", в которых бывший лирик, а ныне философ дает волю фантазии трагического поэта и сочиняет миф об Атлантиде. Все, что известно нам об этом островном континенте, некогда будто бы погребенном на дне океана, в сущности, исходит из Платона. Здесь нет возможности, да и необходимости пересказывать историю об Атлантиде, вы сами можете прочесть Платона или любую из многочисленных популярных книжек о ней, где обязательно будут приведены соответствующие цитаты из первоисточника. Сам Платон, как считают наиболее серьезные и критически настроенные ученые, вовсе не предлагал рассматривать эту историю с позиции чисто исторической, но сочинял ее как аллегорию, скрывающую некую философскую мистерию, символизирующую природу Вселенной и человека. Судьба Атлантиды прекрасна и печальна, и оттого, разумеется, утопична и антиутопична одновременно.

Философ Платон и писатель Платон: кого из них больше в этом великом человеке? Вопрос неразрешимый, поскольку вся философия его изложена в художественной форме, причем, в такой форме, что она стала образцом и для позднейшего сатирика Лукиана, и для крупнейшего римского мыслителя Цицерона, и для писателей нового времени, особенно для тех, в чьих книгах диалог занимает центральное место. Удивительно: одной только диалогической формой Платону удалось передать и пейзаж, в котором происходят беседы участников, и современный автору быт, и характеристики (даже внешние) действующих лиц от главных героев до на два-три слова промелькнувший персонажей, о которых сразу все ясно: хорошие, плохие, умные, глупые... И сколь разнообразны эти диалоги: серьезнейшие размышления о мироздания прекрасно сочетаются с живыми, полными юмора, сценками, а краткие разящие характеристики - с глубокими элегическими размышлениями.

Может быть, самый яркий пример сказанному - знаменитый, даже хрестоматийный диалог зрелого Платона "Пир". Он посвящен теме любви. Диалектика Платона представлена здесь в самом построении диалога. Семь участников винопития произносят семь речей, в которых постепенно любовь освобождается от грубой, земной, телесной оболочки и возвышается до высшей, небесной, идеальной силы, до религии, до "стремления к вечному обладанию благом".

Вспомним еще об "идеях". То, чего мы не видим вокруг, но видим "внутренним взором" - прекрасно. Это прекрасное есть красота, созерцание красоты "окрыляет душу и внушает ей тоску по своей небесной родине, которую мы называем любовью (eros)... Любовью спасется человек - таков основной догмат религиозной философии Платона" (Ф.Ф. Зелинский. История античной культуры. С. 189). Эта высокая, идеальная любовь и называется "платонической любовью" в честь древнегреческого мыслителя.

Диалог "Пир" принадлежит к тому жанру застольных бесед (симпосий), которому положил начало Платон и который имел аналогии не только на греческой, но и на римской почве, не только в литературе античности, но и в христианской литературе периода становления средневековья. ( () )

Действительно, подобные сочинения мы находим у другого ученика Сократа Ксенофонта Афинского, у историка Плутарха, сатирика Лукиана, римского писателя Петрония, грека Макробия, императора Юлиана Отступника, отца церкви Мефодия Патарского. Да ведь и до Платона это встречалось. Что такое, в сущности, песни "Илиады", как не духовные наслаждения участников сперва битв, а потом пиров? Что такое приключения Одиссея, как не рассказ на пиру у царя Алкиноя? Эпиграф к этой главе представляет собой поэтическое описание подобных пиров. Его последняя строчка как раз и указывает на самую главную часть этого популярного времяпрепровождения: не собственно совместное винопитие, но общий разговор, имеющий для недюжинных людей особую привлекательность и особый характер: философский, этический, эстетический, словом, тот разговор, тот спор, в котором рождается истина. "Пир" Платона - квинтэссенция такого рода сочинений. О чем он? Прежде всего, о любимых автором эйдосах, идеях. В данном случае, об идее любви и красоты. Здесь Платон

толкует идею вещи как предел ее становления. Понятие предела хорошо известно не только нашим теперешним математикам. Оно хорошо было известно и Платону. Он знал, что известная последовательность величин, возрастающая по определенному закону, может быть продолжена в бесконечность и может как угодно близко подходить к основному пределу, тем не менее никогда его не достигая. Вот это толкование идеи вещи как ее бесконечного предела и составляет философско-логическое содержание "Пира"... Но, будучи поэтом и мифологом, будучи ритором и драматургом, Платон облек это вечное стремление вещи к ее пределу в то, что из всех бытовых областей больше всего отличается бесконечным стремлением, и стремлением максимально напряженным, а именно отнес его к области любовных отношений: любовь ведь тоже есть вечное стремление и тоже всегда имеет определенную цель, хотя и достигает ее весьма редко и ненадолго. (А.Ф. Лосев. Указ. соч. С. 435.)

Попробуем теперь коротко рассказать о композиции "Пира", изящной и одновременно позволяющей глубоко проанализировать сущность избранной темы.

Диалог начинается встречей двух молодых людей, Аполлодора и Главкона. Последний просит рассказать о пире, состоявшемся в доме Агафона, на котором присутствовали Аристофан, Алкивиад, Сократ и другие известные лица. Некто Аристодем, бывший на этом пире лично, рассказывает сначала о своей встрече с Сократом, который и пригласил его быть участником собрания, затем об опоздании Сократа на пир, затем о встрече в доме Агафона и предложении Павсания каждому из пирующих произнести похвальную речь богу любви Эроту. На этом завязка произведения кончается и следуют, с некоторыми перебивками и отступлениями, разнообразящими действие (мы на них отвлекаться, однако, не будем) монологи семи главных участников пира. Первым произносит речь Федр. Он говорит о том, что Эрот является древнейшим богом, согласно Гесиоду, возникшим сразу после Хаоса, и в этом качестве служащий нам "первоисточником величайших благ", поскольку "ничто на свете не научит ... лучше, чем любовь"; что Эрот - величайший бог, ведь без любви, научающей "стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному... ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела". Главный этический постулат этой речи выражен следующими словами: "Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом". В дальнейшем вся, пожалуй, мировая литература будет строиться именно на нем. Самая простенькая вариация этой идеи дана в популярной песенке 60-х годов нашего века:

Как страшно, если вдруг тебя разлюбят... Еще страшней, когда разлюбишь ты.

Затем в разговор вступает Павсаний. Смысл его речи в том, что нет в мире ничего, что само по себе было бы прекрасно или безобразно - все зависит от целей и обстоятельств. Если это так, то и любовь может иметь двоякий характер, возвышенный (небесный) и чувственный (земной), равно как и ее символы - Афродита и Эрот. Если человек мудр и стремится к высшей, небесной любви, ему позволено все, ибо действует он не ради тела, а ради мудрости и совершенства, бескорыстно. Символом, идеей этой мудрой и совершенной любви является, понятно, не вульгарный, а прекрасный Эрот.

Следующий держатель речи, Эриксимах, переходит от человека ко всей природе, в которой Эрот также наличествует, вдохновляя, совершенствуя, таким образом, все бытие. И здесь, конечно, тоже есть некая двойственность, два Эрота, поскольку притягивает нас друг к другу не что иное как наша противоположность: "непохожее стремится к непохожему и любит его". Что такое гармония? "Это - созвучие, а созвучие - это своего рода согласие... которое устанавливает... любовь и единодушие".

Слово берет Аристофан и сообщает собравшимся чудесный миф, который имеет смысл здесь процитировать, поскольку в дальнейшем он будет очень популярен, особенно в эзотерической и фантастической литературе нашего времени.

Когда-то наша природа была не такой, как теперь, а совсем другой. Прежде всего, люди были трех полов, а не двух, как ныне, - мужского и женского, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и от него сохранилось только имя, ставшее бранным, - андрогины... А было этих полов три, и таковы они были потому, чо мужской искони происходит от Солнца, женский - от Земли, а совмещавший оба этих - от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала... Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов... И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив род людской громом, как когда-то гигантов, - тогда боги лишатся почестей и приношений от людей; но и мириться с таким бесчинством тоже нельзя было. Наконец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит: - Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится... Каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить... И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней... Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу. Итак, каждый из нас - это половинка человека... и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину... Когда кому-либо... случается встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время... причина этому та, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней... Существует... опасность, что, если мы не будем почтительны к богам, нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взимного гостеприимства. Поэтому каждый из нас должен учить каждого почтению к богам, чтобы нас не постигла эта беда и чтобы нашим уделом была целостность, к которой нас ведет и указывает нам дорогу Эрот.

Итак, Эрот в речи Аристофана есть стремление рассеченных человеческих половин друг к другу.

Следующий выступающий, Агафон, перечисляет прекрасные свойства Эрота: добродетель, блаженство, красоту, совершенство и т.п. Наиболее важные из них - добродетель и мудрость, проявляющаяся как в искусстве, так и в самой природе. Более того, дела самих богов упорядочились лишь тогда, когда среди них воцарилась любовь. Эрот, таким образом, самое могущественное божество, "ведь не Арес владеет Эротом, а Эрот Аресом, - то есть любовь к Афродите. А владеющий сильнее того, кем он владеет". Для нас же очень важно следующее замечание: "Каждый, кого коснется Эрот, становится поэтом, хотя бы "дотоле он и был чужд Музам". Думаю, что это каждый из вас испытал на себе самом: влюбившись впервые, как хочется совершить что-то безумное, будь то прыжок через голову или сочинение серенады!

После Агафона в разговор, наконец, вступает Сократ, как обычно у Платона, подвергающий все сомнению и подводящий всему итоги.

Прежде всего Сократ говорит (мысль сформулирована А.Ф. Лосевым): поскольку всякое стремление есть стремление к чему-либо конкретному, чем не обладаешь, а Эрот, сын небесного Богатства и земной Бедности, есть стремление к красоте и благу (то есть, к идеям, вечно притягивающим, но для смертных в принципе недостижимым), то Эрот сам по себе еще не есть красота или благо. Цель Эрота - овладение благом и вечное обладание им, то есть, если хотите, достижение гармонии и вечное обладание ею.

Но можно ли овладеть вечностью для человека? Сразу - нет, однако люди овладевают ею постепенно, посредством продожения жизни и созидания прекрасного. Так проявляется Эрот в людях, а значит, он есть не что иное, как любовь к вечному порождению и красоте ради бессмертия (здесь еще одна вечная мысль, терзающая человека - неприятие личной смерти), к порождению как телесному, так и духовному, включая любовь к поэтическому творчеству и общественно- государственному законодательству.

Далее следует индуктивное учение об иерархии любви, стремящейся от единичного прекрасного к прекрасному всеобщему, от тела к душе, от души к науке, от наук - к идее прекрасного, вечной и неизменной в своем небесном существовании.

Казалось бы, почти все сказано, но нет. Мирное течение пира на время прерывается ворвавшейся в дом Агафона пьяной ватагой, возглавляемой Алкивиадом. Он и произносит седьмую, заключительную речь, посвященную уже не Эроту, а Сократу как выразителю почти божественной мудрости и духовной красоты. Алкивиад молод и пьян, его безыскусная, почти детская речь как бы подталкивает нас вспомнить известную мысль: устами младенца глаголит истина. Алкивиад сравнивает знаменитого своей внешней непривлекательностью Сократа с силенами и сатиром Марсием:

В самом деле, если послушать Сократа, то на первых порах речи его кажутся смешными: они облечены в такие слова и выражения, что напоминают шкуру этакого наглеца сатира. На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего благородства.

Так, пройдя по восходящей спирали логических поисков красоты и любви, Платон находит их высшее небесное выражение (эйдос) в прекрасном Эроте, а земное - во внешне уродливом, но прекрасном внутренне своем учителе Сократе.

А вы замечали, что чаще всего бывает именно так: красавцу не хватает ума и доброты, умнице и гуманисту - внешней привлекательности? Может, это тоже дело рук богов, некогда разделивших нас напополам?

Прочитав всё это, поняли ли вы, какая мысль, какая тенденция главенствует в размышлениях Платона, подчиняя себе и Платона-художника и Платона-философа? Да, конечно, мораль. Платон - первый великий писатель-моралист, если угодно, самый тенденциозный в этом смысле публицист древности. Уже потом, много позже, будут Руссо и Лев Толстой, которые в своем творчестве станут развивать эту тенденцию, опираясь на имя, авторитет, славу и букву Платона.

Остается сказать еще, почему же так велико было влияние язычника Платона на христианскую мысль и культуру и почему его творчество, представляющее высший взлет философской мысли античности, одновременно символизирует ее закат, упадок, декаданс. Проследим это вместе с Андре Боннаром, посвятившим Платону целых две больших главы своего труда.

Помните "Платонову пещеру"? По этому поводу Боннар вопрошает:

Нужно ли упорно настаивать на том, что учение Платона представляет... поворот в жизни античного мира? Этот миф о падении душ, эти повторяющиеся образы, где тело дано как могила или темница души, это строгое различие, установленное между душой и телом, - все это не является ли уже идеологическим фундаментом христианского веручения?

И далее:

Мы касаемся здесь глубоко новых черт в представлении о мире, какое дает Платон в Греции за четыре века до нашей эры. Античная жизнь до сих пор не обращалась к проблемам смерти и потустороннего мира. (Обращалась (стоит только вспомнить "Одиссею"), но не столь тотально, как Платон.) Занятая созиданием и освоением земных благ, она была целиком насыщена радостью земной жизни, столь краткой для человека, и эта жизнь была мужественной, справедливой и даже... героической... Потустороннюю жизнь греки представляли чаще всего только как неполноценное существование... С Платоном все меняется. Душа жила прежде тела, она будет продолжать жить после смерти тела, поскольку она превращается в добродетель, проходит несколько земных существований... "Философствовать, - заявляет Сократ уже мертвый, Сократ, живущий в Платоне, - философствовать - это учиться умирать"... Да, земная жизнь есть... "обучение смерти". (Совершенно то же самое станет чуть не центральной мыслью позднего Льва Толстого: жизнь есть не что иное, как достойная подготовка к смерти.) Отныне глубокая надежда человека, ее наиболее убеждающий смысл - это потусторонний мир. Таким образом, бессмертие нашей души доминирует над всем, оно охватывает нашу смертную жизнь. Вот почему в темнице, где Сократ выпивает яд, ученики читают на его лице "дивное спокойствие"... Унижение тела, презрение к телу и к чувственной жизни - таковы новые интонации в устах греческого писателя!.. Что бы подумал Гомер, не говоря уж о Пиндаре и Аристофане, об этом теле, препятствующем расцвету нашей индивидуальности... "Таким-то образом, совлекая с себя безрассудство, свойственное телу... мы познаем все чистое, что, пожалуй, и есть истина" - здесь, кажется, уже возвещается: "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". Отрывок, который я цитировал,.. взят из "Федона" - диалога, в котором Платон стремится доказать бессмертие души (это тот самый "Федон", относительно которого известно, что в период итальянского Возрождения Козимо Медичи и, несомненно, кардинал Орсини просили читать им этот диалог на смертном одре, дабы приготовиться к последней схватке со смертью). Доказательства, риторика и поэзия - в этом произведении нет недостатка ни в чем чисто греческом; это в то же время творение логиста, почти геометра, мастера ораторского искусства и волшебника слова... Всю человеческую жизнь надлежало теперь перестроить в соответствии с этими новыми утверждениями... В чем же причины этого странного изменения направления, которое с очевидностью намечается мыслью Платона?.. Война... нищета, которая явилась в Аттике следствием поражения, превратили Афины уже во времена молодости Платона... в город уныния. Крепостные стены и государственные постройки лежат в развалинах. Казна пуста. Судьи оплачиваются только из доходов, получаемых от конфискаций и взысканий, к которым они сами приговаривают. Вплоть до Саронического залива, на подступах к Пирею, море принадлежит пиратам и вражеским судам, которые захватывают транспорты с продовольствием... В Афинах начинаются... голодовки... И тут наше внимание превлекает одна цифра. По данным историка Ктисикла, при переписи населения Атики, проведенной в конце IV в. до н.э., в Афинах числилось в услужении у 21 тысячи свободных граждан и 10 тысяч метэков способных носить оружие, 400 тысяч рабов... Эта же цифра привела Афины и Грецию к неизбежной гибели. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 129 - 145.)

Увы, действительно, никуда не упрячешь социальных язв, равно как не спрячешься и от них, сколько бы ни хотелось говорить только о красоте, о чистом искусстве и культурном строительстве. Рабовладельческий мир, создавший вершины искусства и культуры, родивший Гомера и Платона, Парфенон и Колизей, содержал сам в себе эту раковую клетку, поначалу производившую вершины творчества, а затем убившую своего носителя. Но смерть его была медленной и позволила этому миру покаяться. Вершина такого покаяния античности - творчество Платона. Этим оно и близко христианству. Покаяние, как известно, направлено на личное спасение, на спасение души. Узрев всю мерзость мира сего, Платон противопоставил ей философию, полагая ее источником бессмертия.

Его отдаленный и гениальный ученик Плотин (Об этом позднеантичном мыслителе см. стр. 76 третьей книги "Очерков...") скажет еще более ясно: "Созерцание - это высшая цель всякого действия"... Вот до чего дошло, преломившись через Платона, движение мысли, рожденное в Ионии такими людьми, как Фалес... Плотин... - этот странный человек, о котором один из его учеников говорит нам, что он "как будто стыдится того, что обитает в своем теле", посвятил свою жизнь не тому, чтобы писать, - жалкое занятие! - но попыткам выйти за пределы и разума, и воображения, и осязаемого, и сверхчувствительного, чобы освободиться от всего, что еще может быть определяемо, и достичь наконец только бога, бога в его неосязаемой чистоте, бога, с которым душа соединяется в экстазе. "Уподобиться богу" требовал уже Платон. Мечта Плотина - такое упоение, такая исступленность - явно ведет свое начало от Платона. Еще этап на пути к христианству... Позднее Платон раскрывает блаженному Августину врата "Государства Божьего". Святой Августин в разгар своих сомнений, моральных и интеллектуальных, удерживавших его только еще на пороге католической веры, Августин, пленник манихейской ереси или, может быть, проще - пленник собственной необузданной чувственности, сделал открытие,.. познакомившись с книгами платоников... По многочисленным трудам, оставшимся от Августина,.. мы видим, что именно через посредство Августина, преисполненного "творениями платоников", и в результате его полемики с сильно размножившимися ересями создаются наиболее существенные догматы католической церкви. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 147 - 150.)

И напоследок. Волшебник Платон, искусник Платон, великий мастер поэтического слова, создатель античной прозы. М. Монтень определяет его искусство, как "легкое, порхающее, демоническое", т.е. говорящее языком вдохновения, языком богов.

Он пишет по законам исступленного восторга, - вторит Монтеню А. Боннар. - Платон пользуется в одно и то же время оттенками стиля с самой естественной непринужденностью. Он переходит от простого к возвышенному с акробатической ловкостью, вызывающей трепет. Двадцать, тридцать раз подряд ученик отвечает "да" на вопросы учителя. От этого вы заскрежетали бы зубами, если бы это было на другом, а не на греческом языке... Но эти двадцать и тридцать раз - другие "да". Полные умолчаний. Иногда они значат почти наше "несомненно". А иной раз "да" столь близкое к "нет", что вас пробирает дрожь и вы цепляетесь за здравый смысл, чтобы не впасть в бессмыслицу... Платон нас прельщает, потому что, как нам кажется, он изъясняется на языке, полном скрытого смысла: мы улавливаем то, что он хочет сказать, хотя наш разум не воспринимает этого. Красотой своего языка Платон подкупает нас и обманывает нас, и мы не сердимся на него за то, что мы обмануты им. Прибавьте к этому волшебство его музыкальной композиции... Главные темы его диалогов... возникают как музыкальные сюжеты, сначала в качестве второстепенного, связанного с мелодией, мотива, случайного, как бы где-то вдали от главного вопроса, на приглушенном звуковом плане разговора. Потом все идет так, как будто небольшая волна, которая набежала первой на песок, отходя, вдруг вновь вздувается, увлекая за собой и подчиняя слушателей в приливе противоречивых страстей, властно заставляя признать свое присутствие, надолго захватывая и насыщая мысль до той поры, пока утоленное внимание не ослабевает и не отступает, чобы предоставить истине действовать без слов, в молчании познанного. Два раза в "Пире" происходят такие прорывы, нарушения общего тона: икота Аристофана и появление пьяного Алкивиада разряжают напряженность разговора смехом, всегда спасительным... Фраза Платона... пленяет навсегда... Допустимо ли так опьяняться языком мечты? Так поддаваться Волшебнику? Да, это было бы возможно, если бы слова, которыми он пользуется, обладали в его речи вторым смыслом, непостижимым для нас, но достоверным. Например, "душа". Но этого нет. "Разум" не может значить "неразумие". Смерть останется смертью, то есть небытием. Если в течение веков было по-другому, Платон - один из главных виновников этой утраты людьми здравого смысла. И не достаточно ли этого, чтобы по праву назвать его божественным Платоном? (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 152 - 155.)

Устами Боннара говорит, разумеется, атеист и материалист. Для верующего человека слова эти могут оказаться кощунственными. Но все же как хороши они, как поэтичны, как по-своему глубоко постигают Платона и учат, учат нас читать и размышлять. А если мы научимся этому, то выводы сможем сделать сами: каждый для себя.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Почему выдающийся ученый нашего столетия А.Ф. Лосев считает Платона "вечной проблемой истории человеческой культуры"?
2. В чем, на ваш взгляд, заключается главная и трагическая ошибка жизни Платона?
3. Какова судьба Академии Платона?
4. Перечислите основные книги Платона. В каком жанре написано большинство из них?
5. Основоположником и классиком какого течения философской мысли является Платон?
6. Что такое диалектика?
7. Можете ли вы по-своему рассказать об "идеях" Платона и о его "пешере"?
8. Кто такой Диоген из Синопа?
9. Как можно охарактеризовать жанр книги Платона о государстве?
10. Каков основной догмат религиозной философии Платона (по Ф.Ф. Зелинскому)? Есть ли какая-нибудь связь между ним и главным догматом этики Достоевского?
11. О чем рассказывает "Пир"?
12. Кого из великих писателей христианской эры можно считать непосредственными учениками Платона? Назовите их.