Распопин В.Н.

Очерки истории зарубежной литературы. Литература Древней Греции

Новосибирск. "Рассвет", 1997

Глава: Люди как люди. От Птолемеев до Лукиана.Стоики и эпикурейцы, или Спасение философией

Вопросы к главе

Вскоре после смерти Александра Македонского в Афины приехал незаметный человек, смуглый, худой и неуклюжий: купеческий сын с Кипра по имени Зенон. В юности он спросил оракул: как жить? - оракул ответил: "Учись у покойников". Он понял и начал читать книги. Но на Кипре книг было мало. В Афинах он прежде всего отыскал лавку, где продавались книги, и здесь среди свитков "Илиады" на потребу школьников ему попалась книга воспоминаний о Сократе. Зенон не мог от нее оторваться. "Где можно найти такого человека, как Сократ?" - спросил он у лавочника. Тот показал на улицу: "Вот!" Там, стуча палкой, шумно шагал полуголый Кратет, ученик Диогена. Зенон бросил все и пошел за нищим Кратетом. Потом ему принесли весть: корабль с грузом пурпура, который он ждал с Кипра, потерпел крушение, всё его имущество погибло. Зенон воскликнул: "Спасибо, судьба! Ты сама толкаешь меня к философии!" - и уже не покидал Афин. На афинской площади был портик - стена с расписным изображением Марафонской битвы, перед ней - колоннада и навес от солнца. Портик - по-гречески "стоя". Здесь, в "Расписной стое" стал вести свои беседы Зенон, и учеников его стали называть "стоики". Это были люди бедные, суровые и сильные. Старший из них, Клеанф, бывший кулачный боец, зарабатывал деньги тем, что по ночам таскал воду для огородников, а днем слушал Зенона и записывал его уроки на бараньих лопатках, потому что купить писчие дощечки ему было не на что. До сих пор философы представляли себе мир большим городом-государством с правителями-идеями, или с гражданами -атомами, или с партиями-стихиями. Зенон представил себе мир большим живым телом. Оно одушевлённо, и душа пронизывает каждую его частицу: в сердце ее больше, чем в ноге, в человеке - чем в камне, в философе - чем в обывателе, но она - всюду. Оно целесообразно до мелочей: каждая жилка в человеке и каждая букашка вокруг человека для чего-нибудь да нужна, каждый наш вздох и каждый помысел вызван потребностью мирового организма и служит его жизни и здоровью. Каждый из нас - часть этого вселенского тела, все равно как палец или глаз. Как же мы должны жить? Как палец или глаз: делать свое дело и радоваться, что оно необходимо мировому телу. Может быть, наш палец и недоволен тем, что ему приходится делать грубую работу, может быть, он и предпочел бы быть глазом - что из того? Добровольно или недобровольно он останется пальцем и будет делать все, что должен. Так и люди перед лицом мирового закона - судьбы. "Кто хочет, того судьба ведет, кто не хочет, того тащит", - гласит стоическая поговорка. "Что тебе дала философия?" - спросили стоика; он ответил: "С нею я делаю охотой то, что без нее я бы делал неволей". Если бы палец мог думать не о своей грубой работе, а о том, как он нужен человеку, палец был бы счастлив; пусть же будет счастлив человек, сливая свой разум и свою волю с разумом и законом мирового целого. А если что-то этому мешает? Если нездоровье не дает ему служить семье, а семья - служить государству, а тиран - служить мировому закону? Если он раб? Это - ничто, это - лишь упражнения, чтобы закалить свою волю: разве стал бы Геракл Гераклом, если бы в мире не было чудовищ? Главное для человека - не беда, а отношение к беде. "У него умер сын". Но ведь это от него не зависело! "У него утонул корабль". И это не зависело. "Его осудили на казнь". И это не зависело. "Он перенес все это мужественно". А вот это от него зависело, это - хорошо. Для такого самообладания стоический мудрец должен отрешиться от всех страстей: от удовольствия и скорби о прошлом, от желания и страха перед будущим. Если мой палец начнет томиться собственными страстями, вряд ли он будет хорошо действовать; так и человек. "Учись не поддаваться гневу, - говорили стоики. - Считай про себя: я не гневался день, два, три. Если досчитаешь до тридцати, то принеси благодарственную жертву богам"... Если человек достигнет бесстрастия и сольется своим разумом с мировым разумом, он будет подобен богу, ему будет принадлежать все, что подчиняется мировому разуму, то есть весь мир. Он будет и настоящий царь, и богач, и полководец, и поэт, и корабельщик, а все остальные, хотя бы и сидели на троне, хотя бы и копили богатства, будут лишь рабами страстей и нищими душою. Ибо в совершенстве не бывает "более" или "менее": или ты всё, или ты ничто... Над стоиками очень смеялись за такое высокомерие, но они стояли на своем. Над ними смеялись, но их уважали. Это была не Диогенова философия поденщика - это наконец-то была, несмотря на все чудачества, настоящая философия труженика... Рабы утешались мыслью, что душой они вольней хозяев, и цари приглашали стоиков к себе в советники... Сократа афиняне казнили, Аристотеля изгнали, Платона терпели, а Зенона они почтили золотым венком и похоронили на государственный счет. "За то, что он делал то, что говорил", - было сказано в народном постановлении. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 287 - 289.)

Сделаем выводы и добавим кое-что к этой почти исчерпывающей информации. Дело происходит на рубеже III - II вв. до н.э. в начале пика растущего рабовладения. Мир устал от войн, от непосильного труда, от бешеного богатства и спеси одних и дикой нищеты и беспросветности существования других. От демократии, простой и нетребовательной патриархальной жизни, от свободного слова и служения городу и народу остались только смутные воспоминания. Греческий мир заполнился иноземными культами. Они, смешавшись со своими привычными, образовали пестрый калейдоскоп, в котором, в общем-то, несостоятельному человеку не к чему было преклонить голову. Напрашивалась идея новой религии, новой веры, новой философии. Последней оказалось проще отреагировать быстро: для этого не надо было ломать всех устоев личной и государственной жизни. Но внутри этой новой философии зрело семя новой религии: до христианства остается два-два с половиной столетия.

Упомянем еще одного, позднего, стоика Эпиктета, жившего во второй половине I - начале II вв. н.э. Он был рабом и вольноотпущенником и обучал философии, точнее, этике в Риме. Крупнейший утешитель человеческий, он видел счастье в свободе от страстей, отвергал государство и отстаивал равенство всех людей. Это в Риме-то, милитаристской империи, прямо противоположной по сути всем этим убеждениям. Что и говорить: действительно стоик!

Так этажом ниже этики совершенства стоицизм развил и обставил свою практическую этику, учащую всякого стремящегося к совершенству человека, в чем его нравственный долг в каждом положении его жизни. Для его определения нужно прислушаться к тому, куда нас зовет божий глас - или, что одно и то же, голос природы в нашей груди. Мы убедимся, что он зовет нас, во-первых, к общению с ближними, во-вторых, к исследованию внешнего и внутреннего мира, в-третьих, к первенству (мы узнаем здесь Элладу с ее агонистикой), в-четвертых, к развитию нашей индивидуальности. Из этих четырех влечений расцветают четыре кардинальные (платоновские) добродетели: справедливость, мудрость, мужество и четвертая, для нас непереводимая (sophrosyne). Из них первые три имеют своим идеалом нравственное, четвертая - пристойное. Но все побуждают нас к деятельности и представляют нам жизнь положительной ценностью. Счастье в жизни возможно, так как возможна добродетель, а добродетель себе довлеет для счастливой жизни. (Т.е. добродетель при праведной жизни самодостаточна.) Такова героическая тема стоицизма. В сущности, это была платоновская автономная мораль о добродетели как здоровье души, только развитая и приноровленная к различным положениям жизни. Обработал это учение стоик II в. до Р.Х., родосский уроженец Панэций в своем сочинении "О нравственном долге". (Впрочем, в еще большей степени Хрисипп из Сол, знаменитый логик, авор более чем семисот сочинений.) Он же переселился в Рим и стал там учителем кружка Сципиона Младшего, в который входили лучшие люди тогдашнего римского общества. Его проповедь нашла в нем живой отклик; благодаря ей стоицизм стал национальной философией Рима. (Ф.Ф. Зелинский. История античной культуры. С. 215.)

Все это с полной ясностью говорит о том, что стоицизм - учение универсальное и, самое главное, космополитическое, всемирное, приближающее нас к религии, для которой "нет ни эллина, ни иудея".

Другое виднейшее философское течение этого времени, имевшее долгую жизнь, - это эпикурейство.

Эпикур, - говорит Ф.Ф. Зелинский, - имел счастье примкнуть к теории хотя и старой, но живучей - к атомистике Демокрита; она ему была нужна для механического объяснения мироздания и для отстранения божьего промысла также и из области этики. Человек должен следовать своей природе, а она его направляет к удовольствию... Ставя духовные наслаждения выше чувственных, он при подведении баланса благам и злу получал избыток первых - конечно, для философски просветленной натуры. Высшим же среди этих наслаждений он объявлял дружбу, и действительно, кружок учеников, собиравшийся в Афинах, в основанном им "саду", был образцом такой философской дружбы. Таковыми были и дальнейшие последователи этой влиятельной школы: немногого ожидая от жизни и ровно ничего - от смерти, они превращали свою arete-добродетель в бесстрастную доброту, услаждая скоротечную жизнь себе и своим близким и смотря с улыбкой сострадания на потуги других, которые к чему-то стремились, чего-то искали, чувствовали чью-то властную волю в своей груди... (Ф.Ф. Зелинский. История античной культуры. С. 214.)

Эпикур, эпикурейство... Это слова не пустые для русской классики. Наоборот, они встречаются в ней слишком часто и значат слишком много. Они понимаются по-разному и вызывают различное отношение к философу и к его учению. Да и нам неоднократно придется возвращаться к Эпикуру и эпикурейству по ходу наших дальнейших бесед. Поэтому попробуем сейчас представить себе эту личность более-менее наглядно.

Богом он был, мой доблестный Меммий, поистине богом! Он, кто впервые нашел ту основу разумную жизни, Что называем теперь мы мудростью... -

писал об Эпикуре великий римский поэт-эпикуреец Лукреций, из сочинения которого "О природе вещей" (О Лукреции и его поэме см. также третью книгу "Очерков...") мы больше всего и знаем об этом учении, поскольку от самого философа, создавшего около трехсот трудов, до нас дошли всего три письма, восемьдесят афоризмов и с десяток фрагментов.

Эпикур был афинянином, сыном школьного учителя. С четырнадцати лет он слушал лекции одного из учеников Демокрита, из которых, вероятно, и извлек некую, открывшуюся лишь ему одному, тайну. Она заключалась в том, что истинное счастье в жизни - это сама жизнь. В общем-то, эту тайну всегда знали и теперь узнают многие, только одни раньше, другие - позже. Большинство - в зрелых и преклонных летах, когда приходит пора расставания с этим счастьем; но некоторые - с молодости, если она полна болезней и невзгод. Эпикур открыл ее девятнадцати лет.

Он был наделен очень тонкой и очень уязвимой чувствительностью - таким его аттестуют его письма - и уже жестоко страдал: у него оказалась болезнь желудка и мочевого пузыря, против которых наука его времени не знала средств; Эпикур принимает решение жить, приспособляясь к страданиям, ибо он не может избавиться от них... Он хочет быть счастливым, и он будет счастлив... Именно на этом он строит свою мораль, на опыте своей радости, вырванной у ежедневных страданий тела. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 362.)

Учитель наслаждения сам мог питаться только хлебом и водой да сыром в праздники, однако радоваться жизни, любить ее умел не хуже всех на свете чревоугодников.

Он говорил: "Кому мало малого - тому мало всего" - и добавлял: "Кто умеет жить на хлебе и воде, тот в наслаждении поспорит с самим Зевсом". Эпикур, действительно, считал наслаждение высшим благом. Но наслаждение наслаждению рознь: каждое из них требует усилия, и если усилие требуется слишком большое, то лучше уж такого наслаждения не надо. Может быть, вино и сладости вкуснее языку, чем хлеб и вода, но от вина потом кружится голова, а от сладостей болят зубы. Так зачем? Настоящее наслаждение - это не что иное, как отсутствие боли: когда после долгого мучения боль тебя отпускает, то бывает мгновение несказанного блаженства; вот его-то мудрецу и хочется продлить на всю жизнь... Поэтому главное, чем должен дорожить человек, - это покой. Мировая жизнь - игра случайностей, и каждая случайность может больно задеть человека. Особенно будет мудрец уберегаться от государственных забот: уж они-то усилий требуют много, а наслаждения приносят мало. "Живи незаметно!" - вот главное правило Эпикура... Живи в одиночку, люби друзей, жалей рабов и сторонись чужих - и ты убережешь свое наслаждение малым. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 290.)

Святой, хоть и нерелигиозный, человек, проповедующий святую жизнь - вот кто такой Эпикур. Но жить ему пришлось в эпоху, далекую от святости.

В Афинах с 307 по 261 год до н.э. - сорок шесть лет - длятся войны и мятежи. Войны, в которых исчезает самый дух эллинского общества, долго сохранявшийся среди греков. Нет более греческих пленников, нет более уважаемых женщин: меч, насилие и рабство. В официальных рамках городов партии, или того, что от них осталось, вырывают друг у друга подобие власти. В дела Афин четыре раза вмешиваются чужеземцы, занимают город, изменяют призрачную конституцию, которая никогда более не вступит в силу. Три повстанческих выступления. Афины переживают три осады. Кровь, пожары, убийства, грабежи - вот время Эпикура... В этом мире, экономика которого распадается, жизнь становится для людей эпохи такой неустойчивой, что кажется отданной на волю случая. Вот почему появляется новое божество и новый культ (богини Тюхэ, т.е. богини Случая, Судьбы - В.Р.)... Этот культ приобретает широкое распространение. Люди, которые раньше стремились с помощью науки установить незыблемые законы природы и общества, - эти люди приходят теперь к мысли о случайности мира и человеческих поступков, настолько их жизнь лишена устойчивости... Платон жил в самом начале этой неустроенности. Он предчувствовал, что она может кончиться катастрофой, в амосфере которой и жил Эпикур. Платон дал два ответа на эту зарождающуюся тревогу. С одной стороны, он перенес человеческую надежду в потусторонний мир... (с другой) - предложил реформу общества, которую он излагает главным образом в "Государстве", рисуя картину идеального государства. Эпикур не принимает ни того, ни другого из этих решений... Что касается реформы общества, то Эпикур полагает, что уже слишком поздно ее предпринимать. Во времена Платона казалось еще возможным желать коллективного спасения, спасения общества. Во времена Эпикура можно было желать только индивидуального спасения каждого человека... Эпикур не хочет следовать и другому направлению Платона, тому, которое обещает счастие в потусторонней жизни... Он отнюдь не предлагает, как это сделал Платон, как это сделает христианская религия, бегства в небеса, но предлагает земные средства. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 369 - 370.)

Какие это средства? Философия, бесстрашие, здоровье. Почему именно они? Все очень просто.

Не следует делать вида, что занимаешься философией, но следует на самом деле заниматься ею. Ведь нам нужно не казаться здоровыми, а быть поистине здоровыми - говорит Эпикур.

А чего все люди страшатся? Смерти и богов. Но ведь для этого нет никаких оснований. Занимайтесь философией, и она освободит вас от страха перед тем и другим. Но занимайтесь ею с широко открытыми глазами, глядя, чувствуя, ощущая мир, состоящий из атомов и пустоты. Все мы, люди, боги и души - соединения этих атомов, лишь более или менее сложные.

Эпикур возвращает материи ее отныне неоспоримую реальность. Он возвращает нашему телу, обесславленному Платоном, его подлинную устойчивость материального предмета. Он определяет для нашей души ее удельный вес - быть смертной, как и все другие существа в природе. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 375.)

А боги? Что ж, они не вмешиваются в человеческую жизнь, они заняты самими собой: "Блаженное и бессмертное существо и само не имеет хлопот, и другому не причиняет их, так что оно не одержимо ни гневом, ни благоговением", - говорит мыслитель.

А смерть? Бояться смерти совсем уж нелепо, ведь "когда мы существуем, смерть еще не присутсвует, а когда смерть присуствует, тогда мы не существуем".

Надо быть, тем не менее, Эпикуром, чтобы так думать, и истинным эпикурейцем, чтобы разделять такие убеждения, хотя и кажутся они правильными, простыми и мудрыми. Попробуйте, однако, представить, что завтра лично вас не будет среди живых, да и нигде не будет, и... Останетесь ли вы с Эпикуром? Может быть, еще и поэтому древнегреческий мудрец так ценил истинную дружбу тех, кто действительно полностью разделял его философию.

Эпикур полностью проявляет себя в дружбе. Он весь виден в ней, он открывается в ней со всей его добротой, с его глубокой любовью к другим человеческим созданиям, сделанным из того же смертного тела, обреченным на такие же невероятно тяжелые страдания и в то же время ожидающим того же счастья, тех же удовольствий, наиболее чувствительным орудием которых является тело, ожидающим той же радости любить других. Вот эпикурейская дружба в своей исходной точке... Дружба до бесконечности увеличивает удовольствие жить. Дружба - это разделение между друзьями необходимого, это переживание сообща простых удовольствий... (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 3. С. 381.)

Учил Эпикур в своем афинском саду. Там же и дружил он с теми, кто разделял его идеи. Больной и немощный, он являл собой пример неукротимого духа. Часто он не мог сам даже выйти в сад к друзьям и ученикам. Слуги выносили его. Многие друзья жили в Азии. Расстояния - непреодолимая помеха для больного, и между эпикурейцами возникает оживленная переписка, что тоже было сравнительно новым явлением культуры, хотя чуть раньше нечто подобное было в деятельности Платона, однако теперь только стало (еще и в силу исторических условий) действительной необходимостью.

Какие это были письма?

Это иногда тон посланий к римлянам и коринфянам Павла, а также тон Петра и Иакова, (Апостолы и ученики Христа, создатели христианской церкви.) - таков всегда тон Эпикура, тон поисков истины, проводимых неуклонно и в сообществе с теми, кто предан ему и связан с ним испытанными отношениями дружбы. Ясно, что эпикурейские группы формируются в мире III века напободие "церквей". С тех пор, как города-государства исчезли или оказались на пути к исчезновению, у людей возникла потребность прежде всего найти прибежище в сообществе. (Там же. С. 383.)

Между прочим, в "саду" Эпикура был разрушен и один из распространенных предрассудков, согласно которому мудрым может быть только мужчина. Здесь женщина наконец получила право равенства, здесь было много умных женщин, здесь поистине, как говорит А. Боннар, "победила дружба". "Из всего того, что мудрость доставляет себе для счастья в жизни, самое важное есть обладание дружбой", - говорит Эпикур. И еще: "Будем высказывать симпатию умершим друзьям не оплакиваньем их, а размышлением о них". Эту мысль спустя тысячелетия повторит русский поэт Василий Жуковский, истинный эпикуреец в понимании дружбы, облачив ее в изумительные по точности выражения гармоничные строки:

О милых спутниках, которые сей свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: "Их нет", Но с благодарностию: "Были".

Спокойный, мужественный и мудрый, Эпикур ушел из жизни примерно семидесяти лет, лишь когда боль окончательно измучила его. Он "лег в горячую ванну, выпил неразбавленного вина, попросил друзей не забывать его уроков и умер". (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 291.)

Подведем итоги вместе с М.Л. Гаспаровым.

Если... наклеивать ярлыки на философские системы, об эпикурействе можно сказать: это философия обывателя. Не прихлебателя, который клянчит, не труженика, который вырабатывает, а именно обывателя, который немножко имеет, большего не хочет, никого не обижает и думает о том, что его хата с краю. (В художественнной форме это блестяще показано в знаменитом "Властелине Колец" Толкина, любимом чтении сегодняшнего детства. Ведь кто такие хоббиты, как не эпикурейцы, как не эти самые обыкновенные обыватели, но и подобно самому Эпикуру способные отвергнуть свою уютную жизнь и пойти на лишения и подвиги, в конечном счете, во имя её же.) Эпикурейцев не уважали, но их любили: они были добрые люди, а их соседям-стоикам, например, доброты явно не хватало. Кто уставал от жизни, тот приходил к эпикурейцам. Они гордились тем, что к ним из других философских школ перебежчиков было много, а от них - никого. Пока у людей была вместо философии мифология, она представляла им мир большой семьей, где царствует обычай. Философия, от Фалеса до самого Аристотеля, представляла мир большим городом, где царствует закон. Теперь у Эпикура и у стоиков этот мир рассыпался на частицы, меж которыми властвует случай, и перестроился в мировое тело, закон которого - судьба. Это значило, что маленьким греческим государствам настал конец: они теряются и растворяются в больших мировых державах - македонской и римской. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 291 - 292.)

Вот такой человек был Эпикур. Таково было и эпикурейство, его учение и учение его продолжателей, кажется, во многом близкое новой эпохе, и в то же время противоположное ей по самой сути. Христианская мысль отчаянно боролась с ним, как с одним из главных своих врагов. Победив, она заставила своего пртивника надолго замолчать, скрыться. Только с эпохой Возрождения вновь открылся людям Эпикур, сначала через карикатурное раблезианство, потом через Монтеня, потом через Гассенди, Гельвеция и других мыслителей-вольнодумцев. Но это уже совсем другая история, и мы расскажем ее в свое время, как в свое время, уже в другой книге, продолжим и разговор о философии, греческой и наследовавшей ей римской. Здесь же простимся с любомудрием и обратимся к религии, чтобы, размышляя о литературе и искусстве эллинизма, иметь представление о серьезных изменениях, произошедших в мире греческих верований.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Чему и где учил Зенон?
2. Назовите четыре главных добродетели по Платону.
3. Как называлась школа Эпикура?
4. О каком новом культе узнали вы из этой главы?
5. Почему христианство именно Эпикура считало одним их главных своих врагов?