Плеяда 42

В этот же исторический период происходит сближение двух противоборствующих начал античной культуры: философии и риторики. Ведь философия принадлежала мудрецам и призывала к созерцательной жизни, риторика же обслуживала живую жизнь, политику, юстицию и т.д. Теперь обе они стали дороги и необходимы сердцу каждого и, естественно, повернулись лицом друг к другу, принялись обсуждать темы, некогда разделявшие их, а теперь, напротив, сблизившие: риторы говорят о философии, философы перенимают у риторов их язык и манеру. Это явление получило название "эллинское возрождение". Филострат, знаменитый ритор III в. назвал его "философствующей риторикой", а в историю оно вошло как вторая софистика. Талантливейшие ее представители - Дион Хрисостом и сатирик Лукиан. Последний

писал свои сочинения философской поры то с позиций кинизма, то платонизма, то эпикуреизма, т.е. самых взаимоисключающих философских систем и издевался то над риторами, то над философами, то над теми и другими вместе. При таком положении, когда софист защищал в речи один тезис, твердо зная, что с такой же легкостью он будет защищать и противоположный, синтез риторики и философии терял всякую серьезность и превращался в откровенную игру, иногда важную и торжественную, как у Элия Аристида, иногда нигилистически-ироническую, как у Лукиана. Этот дух игры, сознающей, что она игра, пропитывает всю атмосферу угасания античной культуры. (История всемирной литературы. Т. 1. С. 489.)

Впрочем, сатира есть сатира и таковой была от рожденья. Лукиан (120 - после 180 гг. н.э.), выходец из сирийской Самосаты, человек великолепно образованный, талантливый и разносторонний, подверг тотальному пародированию и современную ему жизнь, и религию, и философию, и софистику. Он сочинял, подобно Платону, диалоги. Эта форма позволяла ему передать и живую речь изображаемых персонажей и вкладывать в их уста глубокое сатирическое содержание. Вот, например, диалог "Разговоры богов", состоящий из нескольких сценок на мифологическую тему. Мифы для современного Лукиану греческого общества уже чисто поэтическая условность. Сатирик отбрасывает всякую поэтичность, заставляет богов вести чисто бытовой разговор мещанским языком. В результате

миф оказывается нелепым и противоречивым, боги - мелочными, ничтожными, безнравственными. Многочисленные любовные сказания превращаются в "скандальную хронику" Олимпа, существование олимпийцев заполнено любовными шашнями, сплетнями, взаимными попреками... (И.М. Тронский. История античной литературы. С. 244.)

Приведем несколько примеров из "Разговоров богов". Вот фрагмент из сценки "Аполлон и Гермес".

Аполлон. Чего ты смеешься, Гермес? Гермес. Ах, Аполлон, потому что видел самое смешное! Аполлон. Расскажи-ка, - я сам хочу посмеяться. Гермес. Гефест поймал Афродиту с Аресом и связал их вместе на ложе... ...Аполлон. Что же? Освободил их Гефест? Гермес. Нет, он созвал богов поглядеть на их прелюбодеяние, а они, оба обнаженные, совсем пали духом и лежали связанные вместе, краснея от стыда. Они представляют, кажется мне, приятнейшее зрелище... Аполлон. И наш кузнец не стыдится показывать всем позор своего брака? Гермес. Клянусь Зевсом, он стоит над ними и хохочет. А мне, правду говоря, показалась завидной судьба Ареса: не говорю уже о том, чего стоит обладание прекраснейшей из богинь, но и быть связанным с ней вместе - тоже хорошее дело. Аполлон. Ты, кажется, не прочь дать себя связать на таких условиях? Гермес. А ты, Аполлон? Пойдем туда, и, если ты их увидишь и не пожелаешь того же, я преклонюсь перед твоей добродетелью. (Здесь и далее произведения Лукиана цитируются по изд.: Лукиан. Избранное (Б-ка античной литературы). - М.: Худож. лит., 1987.)

Или сценка "Зевс и Гермес".

Зевс. Гермес, ты знаешь красавицу - дочь Инаха? Гермес. Знаю; ты ведь говоришь об Ио. Зевс. Представь себе: она больше не девушка, а тёлка. Гермес. Вот чудо! Каким же образом произошло это превращение? Зевс. Превратила ее Гера, из ревности. Но этого мало, она придумала для несчастной девушки новое мучение: приставила к ней многоглазого пастуха, Аргусом зовут его - и вот он неустанно стережёт тёлку. Гермес. Что же нам делать? Зевс. Лети в Немею: там пасет ее Аргус; его убей, а Ио проведи через море в Египет и сделай ее Исидой. Пусть она там впредь будет богиней, управляет разливами Нила, распоряжается ветрами и охраняет моряков.

А теперь посмотрим, как выглядит у Лукиана любимый древнегреческий герой Прометей, во что он превратился из трагического персонажа Эсхила. Это - сценка "Прометей и Зевс" из тех же "Разговоров богов".

Прометей. Освободи меня, Зевс: довольно я уже натерпелся ужаса. Зевс. Тебя освободить, говоришь ты? Да тебя следовало бы заковать в еще более тяжелые цепи, навалив на голову весь Кавказ! Шестнадцать коршунов должны были бы не только терзать тебе печень, но и глаза выклевывать за то, что ты создал нам таких животных, как люди, похитил мой огонь, сотворил женщин! А что говорить о том, что ты меня обманул при разделке мяса, подсунув одни кости, прикрытые жиром, и лучшую часть сохранил для себя? Прометей. Разве я не достаточно уже поплатился, терпя столько времени мучения, прикованный к скалам Кавказа и питая собственной печенью эту проклятую птицу, орла? Зевс. Это даже еще не самая малая часть того, что ты заслужил. Прометей. Но ты меня освободишь не даром: я тебе, Зевс, открою нечто весьма важное. Зевс. Ты со мной хитришь, Прометей. Прометей. Что же я этим выиграю? Ты ведь будешь прекрасно знать, где находится Кавказ, и у тебя не будет недостатка в цепях, если я попадусь в каком-нибудь злом умысле. Зевс. Скажи сначала, какую важную услугу ты мне окажешь. Прометей. Если я скажу тебе, куда ты сейчас идешь, поверишь ли ты мне, что и в остальном мои прорицания будут правдивы? Зевс. Конечно. Прометей. Ты идешь к Фетиде на свидание. Зевс. Это ты верно угадал; что же дальше? Тебе, кажется, действительно можно верить. Прометей. Не ходи, Зевс, к этой нереиде: если она родит тебе сына, он сделает с тобой то же, что ты сделал... Зевс. Ты хочешь сказать, что я лишусь власти? Прометей. Да не сбудется это, Зевс. Но сочетание с ней угрожает тебе этим. Зевс. Если так - прощай, Фетида. А тебя за это пусть Гефест освободит.

То же, что с богами, Лукиан делает с людьми. Такова его сатира на софистов "Учитель красноречия", на историков "Как следует писать историю", на новеллистику "Токсарид", на романистику "Правдивая история", герои которой попадают то на луну, то на звезды, то в брюхо кита, то на острова блаженных. Этими находками остроумного, но не слишком глубокого Лукиана, воспользуются сатирики Нового времени, прежде всего Рабле и Свифт, чьи имена станут символами сатиры.

Под именем Лукиана дошла до нас и сокращенная версия знаменитого античного романа о человеке, превращенном в осла ("Лукий, или Осел"), апулеевский вариант которого станет едва ли не самой знаменитой беллетристической книгой античности и подарит позднейшей литературе множество мотивов, сюжетов и целых новелл. Мы поговорим о нем в разделе, посвященном древнеримской словесности.

Таким образом, отталкиваясь в своем творчестве от софистики, беллетристики, философии, мима и комедии, Лукиан представляет собой не просто сатирика и пародиста, но литератора в полном смысле этого слова: человека живущего в литературном мире литературным трудом. Это, конечно, явление уже совершенно новое, и явление, которому суждена долгая история. В этом смысле он - провозвестник будущего, равно как и в плане непосредственного влияния на литераторов Нового времени. О Рабле и Свифте мы уже говорили, но и Эразм, и Ульрих фон Гуттен, и Вольтер взяли у него не меньше. Даже Шекспир и Виланд, даже Ломоносов и Герцен в определенной мере испытали на себе влияние этого писателя. Недаром он сам, не подозревая, конечно, о такой долгой славе, говорил о себе в стихах, самокритичных, легких и, как все у Лукиана, совершенно атеистичных (за что и ненавидели его больше чем кого-либо из писателей античности воинствующие христиане):

Если увидел ты грудь, свои плечи и плешь и дивишься,    Кто это, - спрашивать брось: это плешивый дурак. Все это я, Лукиан, написал, зная глупости древних.    Глупостью людям порой кажется мудрость сама. Нет у людей ни одной безупречно законченной мысли;    Что восхищает тебя, то - пустяки для других.                                  (Пер. Ю. Шульца)

Простимся на этом с Лукианом и с древнегреческой литературой вообще. Создано ей так много, что даже эта большая книга "Очерков..." не смогла передать и тысячной ее доли. Но если вы откроете для себя античную библиотеку - то цель этого пособия будет достигнута. А прежде чем расстаться до следующей книги "Очерков истории зарубежной литературы", скажем в заключение еще несколько слов о греческой цивилизации.

ВОПРОСЫ:

1. Как вы думате, почему Лукиан писал свои сатиры в диалогической форме?
2. Что произошло с богами в сатирах Лукиана? Почему автор назвал эту главу, завершающую книгу, "Боги как люди"?