Плеяда 42

Многочисленные деформации образа сферы приводят его к состоянию яйца, и, несмотря на то, что присутствие этого важнейшего в поэтическом мире сборника образа в достаточной степени скрыто, осмысление его также мифологично.

А. Мазинг-Делик в специальной работе описывает источники образа цыпленка в "Столбцах" (1987). Действительно, корни этого яркого (до навязчивости) образа уходят в литературную традицию и в стихию городского фольклора эпохи НЭПа. Не менее важно учитывать мифологические и оккультные источники образа, занимающего чрезвычайно важное место в образной системе "Столбцов": напомним, что грудь центрального героя книги (см. 3.3) отмечена цыплячьим знаком (Заболоцкий I, с. 52).

В окончательном варианте мы не найдем словесных ситуаций, отсылающих читателя в это "овулярное" образное пространство. Цыпленок существует здесь сам по себе, уже готовый к употреблению, "сложивший" (сам!) свое "сонное тельце" "в фаянсовый столовый гробик". Однако в редакции 1929 года, как и в Корректуре-33, опущенное впоследствии одическое посвящение сковороде включало в себя такие строки, непосредственно перед манифестацией образа цыпленка:

Она яичницы кокетство
признала сердцем бытия [...]
          (Заболоцкий I, с. 358).

В Своде-58 на месте этих строк читаем:

Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия
          (Заболоцкий I, с. 49).

Мы склонны думать, что Заболоцкий руководствовался знакомыми нам уже соображениями, связанными со стратегией "спрятанных ключей", когда заменил яичницу, в сниженном, приближенном к быту и кухне, виде представляющую ключевой для понимания Столбцов образ Мирового Яйца - на кулебяку. (Кулебяка, тем не менее, как и яйцо, в визуальном плане может быть вписана в поле образов, балансирующих между всесодвржащей сферой и конкретным телом (кокон, матрешка, саркофаг фараона). Здесь важен прежде всего округлый изгиб, повторяющий телесную форму и несущий зримые контуры ее ауры.) Табуирование образа имеет, как можно, предположить, не столько конкретно-литературные (замена яичницы на кулебяку вряд ли способствовала бы скорейшему прохождению текста в печать), сколько эстетические причины, связанные с изменением литературной стратегии.

Яйцо - символ нерасчлененности бытия и бытия как потенции - актуально в мире Заболоцкого в двух своих ипостасях - как Мировое Яйцо и как Яйцо Алхимическое. Этой паре соответствуют оппозиции естественное/искусственное и вселенское/индивидуалъно-антропологическое.

В книге П. Седира "Магические растения" найдем два примера - один из них восходит к Парацельсу, другой к Агриппе - магических манипуляций с цыпленком в связи с палигенезиеи - опытами по воссозданию живого тела из праха. Книга Седира была в сфере интересов Велимира Хлебникова (Баран 1993, с. 55). Можно предположить, что и Заболоцкий не прошел мимо этой книги, тем более, что второй из примеров связан с именем Агриппы Неттесгеймского, личностью и писаниями которого Заболоцкий интересовался (Заболоцкий I, с. 609, Никитаев 1989, Мазинг-Делич 1977; см. также 3.1., 3.2). "Возьмите только что вылупившегося цыпленка и поместите его в герметически-закупоренную колбу. Нагревайте эту колбу так, чтобы цыпленок превратился в пепел. После этого, поместите колбу с содержимым в конский навоз и оставьте там до тех пор, пока заключающееся в колбе не превратится в тягучую жидкость (продукт взаимодействия золы и пригорелых масел). Поместите эту жидкость в яичную скорлупу и, закупорив с величайшей тщательностью, положите под курицу. Через некоторое время из яйца выйдет сожженная в начале опыта птица. [...] Есть способ, посредством которого можно заставить вылупиться из яйца, высиживаемого курицей, существо, подобное человеку. Я этот опыт видел и даже сам могу его произвести. Маги приписывают этому существу чудесные силы и называют его настоящим мандрагором" (Седир 1912, с. 81).

В. Рабинович в книге о средневековой алхимии приводит целый спектр значений, связанных с яйцом в алхимической практике. Все их необходимо учитывать, если мы хотим разобраться в поэтическом мире Заболоцкого, насквозь проникнутом духом алхимической мифологии: "Философское яйцо - символический образ герметической Вселенной. Это сфера, зеленый лев, темница, гроб, перегонный куб, дом цыпленка, брачная комната, брачное ложе, матка, чрево матери, ступка, сито. Скорлупа яйца - медь, сплав меди со свинцом, железа с медью. Обожженнная скорлупа - известь, мышьяк, реальгар. Жидкие части яйца - медная зелень, медный купорос. Яйцо - саморазвивающаяся Вселенная. Скорлупа - первоматерия, или воздухообразный хаос. Белок - сфера воздуха и огня, населенная ангело- или демоноподобными существами. В середине яйца помещен человек-птенец - микрокосмос, пребывающий в изоморфном отношении к макрокосмосу. В пределах алхимической Вселенной, в пространстве философского яйца, вершится алхимическая практика" (Рабинович 1979, с. 73).

В статье В.Н. Топорова о психофизиологических основах "океанического чувства" приведен фрагмент из книги крупнейшего специалиста в области пренатальной психологии голландского психотерапевта М. Литарта Перболте: "[Яйцо] вышло из яичника и спокойно ожидает, что произойдет дальше. В терминологии Фрейда, мы имеем дело с состоянием океанических чувств. Яйцу свойственно ощущение покачивания туда-сюда, словно на большом водном пространстве, и одновременно ощущение того, что оно есть часть этой воды. Нельзя говорить о настоящем сознании. Существует ощущение одной лишь бесконечности, и того, что яйцо составляет часть этой бесконечности... В снах данный опыт часто предстает в виде больших водных пространств, а также представлений о коллективности (группа, община и пр.), ясно наводя на мысль о соответствующем опыте в яичнике и, таким образом, о периоде до овуляции" (Топоров 1995, с. 584).

Речка в "Купальщиках" Заболоцкого - "не девка-полигамка, а святая Парасковья" - дает читателю повод "вспомнить" в смутном переживании единства со всеми и невыделенности из водной стихии это до-сознательное состояние индивидуума. (Об агиографии Святой Параскевы-Пятницы см. Маторин 1931, Мифы 1982, с. 169, Успенский 1994, Лённквист 1993.) Значимо и то, что у Заболоцкого это именно речка, а не океан, ибо, в соответствии с присущей поэту стратегией, мировое и всеобщее дано пережить в предельно обыденном, сниженном опыте, выраженном в категориях "антиэстетического" (Руссова 1991). За конкретикой ситуации просвечивает, однако, космогонический миф, назначение которого, как пишет В.Н. Топоров, "не только передать информацию-память о зачатии, но и помочь пережить ощущение собственного зачатия, как бы заново пройти путь выхода из неопределенности и обретения опоры" (Топоров 1995, с. 585.) Кошмарный мир "Столбцов", реальность Ленинграда 20-х годов, увиденная и изображенная как мир призраков и "демонообразных" существ, окружающих "героя", с которым в процессе чтения должен отождествиться читатель (глаза "придвинуты вплотную": "Гляди: не бал, не маскарад..." , (Эстетика макабра, "плясок смерти" позволяют сопоставить образ человека в мире "Столбцов" с образом "рассыпающегося" человека у Достоевского ("Дядюшкин сон", "Бобок"). Если эмбриональные образы у Заболоцкого соответствуют образу князя Мышкина, окруженного невидимой аурой-скорлупой, то изображение мира людей восходит к образу старого князя из "Дядюшкиного сна". О восходящих к Достоевскому образах в "Столбцах" см. Мазинг-Делич 1987.) провоцируют чувство страха и неопределенности, завершающееся с обретением опоры в момент оплодотворения. Народный Дом, цирк, толпа у Обводного канала - гротескные вариации темы, пародирующие идею безмятежной и безгрешной коллективности.

Один из следов почти "незримого" присутствия в книге образа яйца - типологически связанные с ним образы "колыхательно-колебательного движения".

Качалась Невка у перил,
Вдруг барабан заговорил [...]

Качали кольцами деревья [...]

И ночь, подобно самозванке,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится на небеса
          ("Белая ночь", Заболоцкий I, с. 30-31).

Мужчины тоже все кричали,
Они качались по столам,
По потолкам они качали
Бедлам с цветами пополам
          ("Вечерний бар", Заболоцкий I, с. 32).

А бал ревет, а бал гремит,
Качая бледною толпою [...]
          ("Фокстрот", Заболоцкий I, с. 51, курсив мой - И.Л.)

Всё качается в мире "Столбцов", здесь в полном смысле слова царит "колыхательно-колебательное движение" (Топоров 1994, с. 580), актуализующие в читательском восприятии океаническое чувство и тесно связанный с ним образ пренатальной жизни, жизни в яйце.

В ежемесячном журнале оккультных наук "Изида" в августе 1910 года была опубликована статья некоего В. Рейзнека "Геометрия организмов", содержащая развернутую апологию яйцеобразности: "[...] беря организмы как в продольном, так и (очень часто) в поперечном направлении, мы почти всегда замечаем, что один конец их всегда толще другого; при этом эти концы почти всегда закруглены. Так, например, если мы возьмем человека, положим его в вытянутом положении, с плотно прижатыми к бокам руками и с вытянутой шеей, то в нем мы без большого труда определим яйцо, яйцеобразно вытянутое в длину, правда, несколько неровное и сплющенное. Эти яйцеобразные формы еще больше бросаются в глаза при рассматривании отдельных членов организмов, например, фаланг пальцев, плеча, предплечья, живота, груди, ног и пр. Такими яйцами представляются спящие животные, в особенности, если они подбирают оконечности и голову; такими же яйцеобразными являются их головы, ноги, тело и опять дальше - составные части этих членов. Всюду господствует известное закругление, всюду два фокуса и всюду конец одного фокуса толще другого. При этом можно отметить, что шар и эллипс являются только частными формами яйца. Особенно отчетливо яйцеобразная форма наблюдается на рыбах, беря или в продольном или в поперечном направлении. У растений наблюдается та же яйцеобразность, в особенности в листьях, плодах, семенах, и в отдельных узлах [...]" (Рейзнек 1912, с. 2).

Все многообразие живой жизни сводимо в этой традиции к яйцеобразной форме. Особым почтением пользуются здесь птицы, именно в качестве носителей яйца и родившихся из яиц. Еще один важный аспект связан с "двойной центровкой": "Овал, как геометрическая фигура, имеет два фокуса, то есть характерные точки, расположенные по концам его, подобно эллипсу, обладающему двумя фокусами. Один из этих фокусов можно назвать фокусом питания, а другой - фокусом воспроизведения" (Рейзнек 1912, с. 3).

Этот аспект, видимо, особенно важен в поэтической эмбриологии и антропологии Заболоцкого. В "двуфокусности" яйца видится зачаток общекультурного деления тела на духовно-производительный верх и телесно-производительный низ или, по М. Бахтину, "материально-телесный низ". Поэтическое делание в личной мифологии Заболоцкого стремится к тому, чтобы слить воедино телесный и духовный потенциалы человека-творца, неразрывно слитые в природе Демиурга, восходящей к "бессвойственности" Эйн-Соф (см. 3.1). Один из путей такого слияния - поменять их местами, "перевернуть" яйцо, поставить его не на тупой, а на острый конец. Яйцо у Заболоцкого - метафора стадии формообразования, посредничающая между абсолютно совершенной божественной сферой и реальностью органической жизни - человеческой, животной, растительной. Аналогом этой стадии в "Столбцах" будет обращение к форме сонета, в композиции которого (4 : 4 :3 : 3) можно увидеть "двухцентровость" и сдвиг симметрии, свойственные яйцу. Не следует смущаться тем, что среди "Столбцов" нет ни одного, написанного в форме классического сонета. ("В сущности, большая часть столбцов написана полуразрушенной онегинской строфой", - пишет А. Пурин (1992, с. 144). Напомним, что четырнадцатистишная онегинская строфа связана с сонетом генетической связью. "[...] в русской поэзии все культурно значимые явления приводят, в конечном счете, к в той или иной мере трансформированной пушкинской традиции" (Лотман III, с. 294).) В дальнейшем мы постараемся показать, как столбцы всей своей словесной массой пульсируют вокруг недостижимого в своем совершенстве сонетного канона, и так ни разу на протяжении сборника и не совпадают с ним, а видимо приближаются только в двух случаях.

Заболоцкий нашел общий структурный знаменатель между композицией сонета и визуальным образом яйца. Это - двухцентровость, которую можно "прочитать" в сонетном каноне, если признать графический облик текста визуальной метафорой объекта. При этом важно, что "верхняя" окружность обладает как бы большим "диаметром", чем "нижняя": количество строк в катренах и трехстишиях соотносятся как 8 и 6.

<Схема 4. Композиция сонета и визуальный образ яйца