Плеяда 42

Диалектика мужского и женского находит продолжение в образной системе "Столбцов" и в царстве животных. В ковчеге "Столбцов" подлинно собрано всякой твари по паре. Лишь хтоническая мышь и упомянутый в финале столбца "На рынке" в составе парадоксального сравнения сурок остаются в одиночестве в бестиарии Заболоцкого. Прочие животные виды, упоминаемые или фигурирующие в "Столбцах", во-первых, тесно связаны с миром человека, его домом и жизненным укладом, во-вторых, заряжены богатым символическим и мифологическим потенциалом, и, в-третьих, даны в двух вариантах - мужском и женском: конь - лошадь, пес - собачка, кот- кошка. Не менее актуальна здесь и оппозиция один/много: кот - коты, кошечки; лошадь - морд собор.

Особое место занимает "лошадиная" образность. Конь, лошадь, тройка, конские морды появляются в столбцах "Болезнь", "Игра в снежки", "Движение", "Обводный канал", "На даче" и "Цирк". Прославленный своей парадоксальностью и экспрессией образ коня из "Движения" (Эткинд 1990, 1993, Бровар 1991, Фарыно 1991, с. 74-75, 92) и сюрреалистическое "сплывание" в предсмертном бреду героя "Болезни" образов лошади, матери и жены могут быть без труда мотивированы, будучи встроенными в общую образную систему сборника.

Вслед за самыми архаичными путями семантизации образа, конь у Заболоцкого выполняет функцию посредничества между двумя мирами. Именно кони должны были своевременно доставить роженицу из столбца "На даче" в больницу, и если развернуть линейно скрытый сюжет "Столбцов", окажется, что глаз, находящийся в центре изображаемого мира открывается впервые в тарантасе, запряженном тройкой алых чернокудрых лошадей, а не в ленинградском пространстве "Белой ночи".

Момент преждевременного рождения связывет в единый узел динамику и статику, как в "Движении", да и самые образы матери (и шире - женского, "софийного" начала) и лошади этот зрительный аппарат не в силах расчленить.

"На даче" и "Болезнь" (Перспектива сравнения "Болезни" с поздним "Бегством в Египет" (1955) намечена в Роднянская 1996, с. 227 (рецензия на Заболоцкий 1995). Еще в 1933-1934 годах Заболоцкий говорил в кругу друзей: "Удивительная легенда о поклонении волхвов, сказал Н.А., высшая мудрость - поклонение младенцу. Почему об этом не написана поэма?" (Липавский 1993, с. 9.)) взаимно выявляют семантику образа лошади, прочие появления образа лошади/коня в "Столбцах" вызывают всякий раз смутную и тревожащую память о первом появлении на свет невидимого "героя". Именно поэтому лошадь всякий раз деформирована (вытянута, соединена с другими лошадьми, обладает зачаточными конечностями - ноги обмылком). Функция образа двойная: это агент, своего рода транспорт, "переправляющий" душу из мира иного в мир сей, подобно тому, как трамвай в "Народном доме" развозит парочки влюбленных , (О символике трамвая в русской поэзии см. Тименчик 1987. Трамвай Заболоцкого и в самом деле "удачливый конкурент лошади" (Тименчик 1987, с. 135): в отличие от злополучного тарантаса, трамвай транспортирует к месту назначения влюбленные парочки, становясь филиалом подлинного (не "бутылочного") рая:

И по трамваям рай качается
- Тут каждый мальчик улыбается,
А девочка наоборот -
Закрыв глаза, открыла рот
И ручку выбросила теплую
На приподнявшийся живот.

Трамвай, шатаясь, чуть идет
          (Заболоцкий I, с. 69). Читатель, удерживающий в восприятии "Столбцы и поэмы" как целое, ощущает, что трамвай является здесь носителем святая святых поэтического мира Заболоцкого - женского телесного локуса, где "младенец в позе Будды / Получает форму тела" (Заболоцкий I, с. 128).) и, с другой стороны, это -первое другое тело, с которым встречается герой в мире земной юдоли, и зримый уплотненный образ мира, из которого он "полувыделился". Природа лирического героя (см. 3.3) окрашивает собою все, что попадает в поле его зрения, и между его созерцающим глазом и созерцаемым объектом сохраняется пуповина, деформирующая и "капсулирующая" созерцаемое.

Если с образом лошади связано женское начало, а сидящий "как на троне" извозчик из "Движения" обладает мужскими атрибутами (борода, броня), то образ, составляющий основу стихотворения, мы вправе увидеть как специфическое воплощение образа божественного андрогина, восходящее к Платону. Количество конечностей коня/лошади, а также их путаница, отсылают не только к восьминогому коню Одина Слейпниру и коню царя Огненный щит - Пламенное копье из русской сказки о Еруслане Лазаревиче (Фарыно 1991, с. 92), но также и к округлым платоновским андрогинам, у которых было по четыре руки и четыре ноги (Григорьева 1996, с. 341; см. также 6.2):

А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе
          (Заболоцкий I, с. 44).

В. Бровар (1992) обратил внимание на то, что во многих из столбцов получило развитие композиционное членение с противопоставлением динамики и статики, в зачаточном, "вспышечном" состоянии содержащееся в "Движении", которое представляет собой телесный минимум столбца. Линия, связанная с образом лошади причудливо ветвится в художественном мире "Столбцов" и не подчиняется каким-либо закономерностям, как образ Повешенного. Автор исповедует стратегию баланса между упорядоченным и неупорядоченным, так же, как и между эзотерическим и экзотерическим: некоторые важнейшие образы хаотически разбросаны среди столбцов, а некоторые локализованы согласно законам симметрии. Наконец, заслуживает внимание и лошадиная метафора, разворачивающаяся на страницах книге Папюса "Практическая магия": "Экипаж, лошадь, кучер - вот вся философия, вот вся Магия, разумеется, при условии считать этот грубый пример лишь аналогическим типом и уметь наблюдать. <...> Кучер соответствует разуму, а главным образом - воле, направляющим движение, почему его можно назвать "началом управляющим". Экипаж соответствует инертной материи, поддерживающей разумное существо, является "началом движимым". Лошадь представляет силу. Повинуясь кучеру и действуя на экипаж, лошадь двигает всю систему; это движущее начало, представляющее в то же время и начало промежуточное между кучером и экипажем - связь того, что поддерживает, с тем, кто управляет, то есть материи с волей. <...> Теперь вы видите, как полезно Лошадь превратилась в изображение крови, или лучше, жизненной силы, действующей в нашем организме, и тогда, конечно, вы найдете, что экипаж является изображением нашего тела, а кучер - воли" (Папюс I, с.17-18).

В противовес лошади/коню кот/кошка несут ярко выраженное инфернальное начало. В "Пекарне" физиологическое отправление кота противопоставлено физиологизированному же описанию рождения младенца-хлеба. Множество знаков указывает на то, что младенец-хлеб замещает здесь образ Христа-младенца:

И в этой, красной от натуги,
Пещере всех метаморфоз
Младенец-хлеб приподнял руки
И слово стройно произнес.
И пекарь огненной трубой
Трубил о нем во мрак ночной.
А печь, наследника родив,
И стройное поправив чрево,
Стоит стыдливая, как дева
С ночною розой на груди.
И кот, в почетном сидя месте,
Усталой лапкой рыльце крестит,
Зловонным хвостиком вертит,
Потом кувшинчиком сидит.
Сидит, сидит, и улыбнется,
И вдруг исчез. Одно болотце
Осталось в глиняном полу.
И утро выплыло в углу
          (Заболоцкий I, с. 54-55).

В столбце "На лестницах" коты и кошечки одержимы похотью и напрямую уподоблены нечистой силе:

Коты ревут, поднявши пасти, -
Они как дьяволы вверху
В своем серебряном меху
          (Заболоцкий I, с. 62).

"Отпавший" от кошачьего шабаша кот-отшельник и становится истинным героем "Столбцов" - висельником (см. гл.5).

Пес из столбца "На рынке" находит себе пару в "Народном доме". Отметим своеобразный параллелизм в изображении мужского и женского вариантов:

И колбаса кишкой кровавой
В жаровне плавает корявой,
И вслед за ней кудрявый пес
Несет на воздух постный нос,
И пасть открыта, словно дверь,
И голова, как блюдо,
И ноги точные идут,
Сгибаясь медленно посередине
          ("На рынке", Заболоцкий I, с. 45).

Тут девка водит на аркане
Свою пречистую собачку,
Сама вспотела вся до нитки
И грудки выехали вверх.
А та собачка пречестная,
Весенним соком налитая,
Грибными ножками неловко
Вдоль по дорожке шелестит
          ("Народный Дом", Заболоцкий I, с. 67).

Особое место среди фауны "Столбцов" занимает образ слонов - "боевых животных преисподней", - который появляется лишь в завершающей "Смешанные столбцы" "Битве слонов". Этот образ воплощает скрытую энергию подсознания. Именно к подсознанию апеллирует поэт, ищущий рациональных средств для "разыгрывания" в поэтическом произведении, метафорически уподобленном битве, иррациональных коллизий (см. 1.2, 3.1,3.4):

Сраженье кончено. В пыли
Цветут растения земли
И слон, рассудком приручаем,
Ест пироги и запивает чаем
          (Заболоцкий I, с. 116).

"Смешанные столбцы" открываются стихотворением "Лицо коня" и завершаются "Битвой слонов". Конь и слон - не только животные виды, но и шахматные фигуры. Может быть, если "Городским столбцам" соответствуют темнота и таинственность пасьянса, то "Смешанным" - трезвый расчет шахматной партии? "Смешанные столбцы" состоят из 21 стихотворения. Если признать, что символика Таро продолжает сохранять для Заболоцкого актуальность и после Столбцов-29, резонно предположить, что 25 "Городских столбцов" составляют вместе одну карту, которая достраивает до полноты "колоду" "Смешанных столбцов", подобно тому, как в свете метафизики Тетраграмматона каждому из циклов соответствует одна буква Имени (см.3.5).

Высшую ступень в животной иерархии Заболоцкого занимает, однако, образ волка. Среди множества его литературных и фольклорно-мифологических источников нам хотелось бы обратить внимание на скандинавские корни. Напомним, что Одину прислуживают два волка - Гери и Фреки, но и сам он во время гибели богов (рагнарёк) будет побежден и проглочен волком Фенриром, сыном Локи и великанши (Мифы 1982, с. 241-243, Эдда 1963). Образ Безумного водка из одноименной поэмы, духовного воителя и поэта, отшельника, подвергающего себя испытаниям, соотносимым с обрядами шаманской и воинской инициации, Великого Летателя Книзу Головой (Заболоцкий I, с. 149), чьим "исковерканным трупом" запечатали потомки "кладбище старого леса", восходит, как нам кажется, в первую очередь к верховному божеству скандинавской мифологии. Неслучайно в стихотворении 1946 года природа интегрирует у Заболоцкого образы, восходящие именно к античной и северной мифологическим традициям:

Читайте, деревья, стихи Гезиода,
Дивись Оссиановым гимнам, рябина!
Не меч ты поднимешь сегодня, природа,
Но школьный звонок над щитом Кухулина.
Еще заливаются ветры, как барды,
Еще не смолкают березы Морвена,
Но зайцы и птицы садятся за парты
И к зверю девятая сходит Камена
          (Заболоцкий I, с. 201).