Плеяда 42

"Самовар" - один из самых "незаметных" столбцов. Он как бы "спрятался" в составе сборника. Автор этих строк, прочитавший впервые Столбцы пятнадцати лет от роду, должен признаться, что только к тридцати годам впервые со всей отчетливостью задал себе вопрос: что такое "Самовар" Николая Заболоцкого?

САМОВАР

Самовар, владыка брюха,
Драгоценный комнат поп!
В твоей грудке вижу ухо,
В твоей ножке вижу лоб!

Император белых чашек,
Чайников архимандрит,
Твой глубокий ропот тяжек
Тем, кто миру зло дарит.

Я же - дева неповинна,
Как нетронутый цветок.
Льется в чашку длинный-длинный,
Тонкий, стройный кипяток.

И вся комнатка-малютка
Расцветает вдалеке,
Словно цветик-незабудка
На высоком стебельке.
          1930 (Заболоцкий I, с. 70.)

В примечаниях к публикации в составе трехтомника сказано, что стихотворение связано с "замыслом, возникшим на Ленинградской фабрике Совкино, создать фильм на тему о мещанском быте и о борьбе с ним" (Заболоцкий I, с. 605). Связь с киноэстетикой следует принять к сведению, однако она не даст нам качественного приращения смысла, как мало помогает понять "Свадьбу" Заболоцкого реальный комментарий: "Поводом к написанию стихотворения явились обстоятельства свадьбы К.Н. Боголюбова. Стихотворением Заболоцкий прерывал дружеские отношения с ним" (Заболоцкий I, с. 604).

"Самовар" - самый герметичный из столбцов, смысл его и место в составе сборника способны открыться читателю лишь в сложной органической соотнесенности с другими столбцами, другими текстами и культурными реальностями.

Отметим с самого начала два принципиально важных момента. Во-первых, "Самовар" - единственный из столбцов, датированный 1930 годом, и, таким образом, самый поздний по времени создания из текстов, составивших в Своде-58 "Городские столбцы". В состав Столбцов-29 он не вошел по той простой причине, что ко времени подготовки сборника к печати еще не был написан. "Спрятанный" автором среди других столбцов, "Самовар" представляет собой финальную точку в линейно развернутом процессе становления корпуса сборника. И второе: "Самовар" - единственный "Столбцов", где лирический субъект именует себя в женском роде: "Я же - дева неповинна [...]"

Рассмотрим "Самовар" в контексте столбцов, с которыми он может быть соотнесен по тем или иным параметрам, учитывая присутствие как можно более широкого интерпретационного фона. Семантику текста можно прояснить не столько "путем выявления внутритекстовой системы соответствий, сколько путем аллегорезы, т.е. путем 'опознания' подспудного, иносказательного смысла" (Фарыно 1987, с. 38). 6.1. Семантика воды. "Купальщики"

Специфику поэтического голоса Заболоцкого тонко ощутил Владимир Набоков: "[...] Заболоцкий нашел третий путь - будто его лирический герой полный идиот, который в полусне что-то мурлычет себе под нос, коверкает слова, забавляясь с ними как сумасшедший" (Набоков 1989, с. 432).

"Самовар" и "Купальщики" - два столбца, в которых деградация лирического голоса, при всей его своеобразной изощренности, достигает в сборнике апогея. Однако, если бы не они, можно было бы говорить об астрофичности как о стабильном признаке столбца. Деление на четверостишия выделяет их из общего массива "Столбцов", как и ярко выраженное слабоумие лирического героя. Зачаточная строфика компенсирует в обоих случаях отсутствие образной и, например, аллитерационной изощренности, присущей другим столбцам, а также - отсутствие элементарной логики.

Кто, кукушку в руку спрятав,
В воду Издает с размаха [...]
          (Заболоцкий I, с. 64).

Как можно купаться, спрятав в руке кукушку?

В твоей грудке вижу ухо,
В твоей ножке вижу лоб.
          (Заболоцкий I, с. 70).

Как возможна столь нелепая путаница телесных параметров? Кукушка из "Купальщиков" корреспондирует к "кукующим" на ветке соловьям-импотентам из "Белой ночи" (см. 3.3) и к народному поверью о кукушке, отмеряющей время жизни человека, представленному в "Свадьбе" в связи с образом цыпленка: "Ему кукушка не певала коварной песенки своей" (Заболоцкий I, с. 49). К мотивировке совмещения в едином зрительном поле грудки, уха, ножки и лба, дающего образ телесной нерасчлененности, "тела без органов", мы вернемся позже.

Кроме того, "Купальщики" и "Самовар" соединены целой системой сопротивопоставлений, группирующихся вокруг образа водной стихии. Если самовар представляет собой герметический сосуд, и, в соответствии с этимологией слова, сам варит воду, то в "Купальщиках" читатель имеет дело с открытым и обширным водным пространством:

О река, невеста, мамка,
Всех вместившая на лоне,
Ты не девка-полигамка,
Но святая на иконе!
          (Заболоцкий I, с. 65.) (Это веселое обращение полемически заострено против собственного же раннего "мрачно-серьезного" стихотворения "Сердце-пустырь" (1921), где Заболоцкий не нашел еще своего неповторимого поэтического голоса:

О река, невеста мертвая,
Грозным покоем глубокая,
Венком твоим желтым
Осенью сохнет осока.
Я костер на твоем берегу
Разожгу красным кадилом,
Стылый образ твой сберегу,
Милая
          (Заболоцкий 1995, с. 52).)

Вода в самоваре, приходя во взаимодействие со стихией огня, (Взаимодействие стихий огня и воды восходит у Заболоцкого к древнему спору Фалеса и Анаксагора. В "Фаусте" Гёте:

Анаксагор

Вот этот холм огня воздвигла сила.

Фалес

Всегда лишь влага жизнь производила           (Гете 1962, с. 370).

Стихия воздуха, как нам кажется, нашла свое воплощение в оставшемся за пределами корпуса "Столбцов" стихотворении 1929 года "Сохранение здоровья" (Заболоцкий II, с. 400-401). Поэтика этого стихотворения чрезвычайно близка к поэтике "Купальщиков".) нагревается:

Льется в чашку длинный-длинный,
Тонкий, стройный кипяток
          (Заболоцкий I, с. 70).

Согласно К.-Г.Юнгу, "вода - это не прием метафорической речи, это жизненный символ пребывающей во тьме души" (Юнг 1991, с. 108). В работе "Об архетипах коллективного бессознательного" Юнг пишет: "Когда улетучивается принадлежащее нам по праву родства наследство, тогда мы можем сказать вместе с Гераклитом, что наш дух спускается со своих огненных высот. Обретая тяжесть, дух превращается в воду, а интеллект с его люциферовской гордыней овладевает престолом духа" (Юнг 1991, с. 108). В "Купальщиках" вода холодна и обладает охлаждающим действием:

Если кто-нибудь томится
Страстью или искушеньем -
Может .быстро охладиться,
Отдыхая без движенья.
          (Заболоцкий I, с. 64).

Если в "Самоваре", наконец, лирический субъект дан в своей единственности - дева неповинна - и внеположен воде, то в "Купальщиках" герой множествен, это не толпа, как в "Обводном канале", "Народном доме" или "Цирке", но именно народ (все, кто народился), погруженный в соприродную ему, родную и рождающую водную среду, персонифицированную образом святой Параскевы-Пятницы, восходящим, как известно, к образу славянского языческого божества - Мокоши (Мифы 1982, с. 169, Успенский 1994, Лённквист 1993), "земляной и водной матушки":

Ты не девка-полигамка,
Но святая Парасковья,
Нас, купальщиков, встречай,
Где песок и молочай!
          (Заболоцкий I, с. 65.)

Интересно, что название травы, венчающее целое "Купальщиков", способно актуализовать семы молока и чая, содержа их в агглютивном, "слипшемся" виде, отсылающие соответственно к молочным глазам из "Белой ночи" и опять-таки к "Самовару". Еще один участок текста "Купальщиков" способен корреспондировать к "Самовару".

Если кто любить не может,
Но изглодан весь тоскою,
Сам себе теперь поможет,
Тихо плавая с доскою.
          (Заболоцкий I, с. 64; курсив мой - И.Л.)

Вода способна служить герою источником полового самоудовлетворения и попадает в поле образов, компенсирующих его телесную, половую, речевую и экзистенциальную несамодостаточность.

Самая фамилия Заболоцкого через сему болото связана с водной стихией (о семантизации имени в связи с изречением Фалеса из Милета "Все есть вода" см. Романенко 1992, с. 72-73). Поэт был склонен "вписывать" в том или ином зашифрованном виде свое имя в поэтическую ткань стихотворения - от раннего, 1920 года, "Из окон старой курильни": "[...] Мирликиец [Николай Мирликийский - И.Л.] желтый и злой", (Заболоцкий 1995, с. 50) - до позднейшей "Смерти врача" (1957), сюжет которой составляет вычитанная из газеты "Правда" история жизни и смерти армянского медика Николая Насибяна (об этой коллизии речь пойдет в "Заключении").

Вода в поэзии Заболоцкого мифологична, и образ ее во множестве ипостасей работает на построение пространственной вертикали, восходящей к архетипической модели: "[...] Юнг утверждает вертикаль, крайними точками которой являются вода (низ) и огонь (верх). Движение по данной вертикали - один из наиболее значимых и, в силу этого, наиболее распространенных прасюжетов, который представлен во множестве вариантов от библейского повествования о грехопадении до новейших художественных текстов. При этом движение по вертикали в прасюжете не однонаправленно: восхождение, как правило, предваряется нисхождением, которое есть падение и греховность, но вместе с тем и необходимость, ибо без него невозможен последующий подъем. У гностиков это путь Софии, пожелавшей проникнуть в божественную бездну и в падении своем породившей бесформенную материю, но одновременно определившей необходимость появления Христа-Спасителя. В каноническом христианстве это сошествие Христа в ад перед восшествием на небо. В древнем Египте это смерть и оживление Озириса и т.д." (Меднис 1995, с. 81).

Согласно инициационному замыслу Заболоцкого, этот путь, вслед за невидимым лирическим героем (см. 3.3), должен незаметным для самого себя образом проделать читатель. "Пародичность" этого пути усиливается, если мы сопоставим "Купальщиков" с одним из несомненных источников стихотворения - стихотворением Михаила Кузмина "Купанье" из малопристойного сборника "Занавешенные картинки" (Кузмин 2000, с. 253-257):

Тут Адамы без штанишек,
Дальше Евы без кальсон,
И глядя на шалунишек,
Погружаюсь в детский сон. <...>
Подвернулся вниз Егорка,
В грудь уперся крепкий лоб,
И расправя, смотришь зорко
В чей то зад, как в телескоп <...>
Кто-то крикнет, кто то ахнет,
Кто то плещется рукой...
Небывало, странно пахнет,
Но не потом, не рекой.
          (Кузмин 2000, с. 255-256).