Плеяда 42

Странно подумать: свобода. Еще вчера, как говорится, были я и ты, изнывающие от кабалы и опалы, а уже сегодня - полный оттяг. "Как в кайф иногда побыть холостым, о-е-е... " - всплыл в уме прочно там обустроившийся тезис. Маргулис - клевый чувак, раз додумался до такой гениальной строчки.

Ленька проснулся сегодня в полдвенадцатого. Выспался. Поморщился при мысли, что завтрака опять нет, а на столе и в раковине громоздятся следы позавчерашнего романтичного вечера (как хорошо, что иногда приходят женщины: это единственный стимул не атрофироваться кулинарным способностям). И просыпающаяся душа на миг наполнилась чем-то теплым, ласковым и приятным, как вода, извергающаяся в белоснежную ванну. "Эх, зря не дал ей посуду помыть", - пронеслось в голове. Где-то зазудел комариный нудный и въедливый писк. Это пришлепала босыми ногами вторая мысль. Совсем не показавшаяся радужной. Женька. Ушла. Вчера. Совсем. Может, как и раньше, она передумает, через пару дней позвонит как ни в чем не бывало, скажет: "Ну, как дела, милый? Ты соскучился? Я - ужжасно! " А то когда она такая чужая и уставшая, это еще страшнее, чем когда она злится и ругается. "От меня кто угодно устанет", - почувствовал он легкий укол совести.

Впрочем, совесть - пережиток прошлого, рудимент слепых инстинктов, и современного человека Леонида она особо не мучила. Он с гордостью осознавал, что имеет право. На свободу, например. И не так, чтобы "право имею, но не могу". Он имел и мог. И делал. И шел по жизни смеясь. Всегда.

Но сегодня... "Почему все не так, вроде, все как всегда, то же небо, опять голубое... " И внезапно, со всей ясностью и очевидностью, он понял, что именно: как ни сопротивлялось сознание, заслоны его рухнули, а куда там десяти процентам сознательной психики против девяноста "подводной части айсберга"! И подсознание ехидно провозгласило: "ОНА НЕ ПОЗВОНИТ. И НЕ СКАЖЕТ. ИДИОТ!!! " Мощным волевым усилием Ленька вспомнил, что нельзя давать депрессии взять верх над оптимизмом, и мысль была нещадно отбичевана и поставлена лицом в угол на неограниченный срок.

Выходной прошел как обычно. Кто-то звонил, кто-то забегал по делам, по телевизору шли новости, рабочие задачи решались не без труда, но успешно. Скучать было некогда, и вечер наступил на больную мозоль не очень болезненно. Но все же... Как сейчас было бы славно - входишь в кухню, а там ОНА, в домашнем шелковом халатике и простом фартуке, у плиты, у раковины или просто с книгой в руках, или с закрытыми глазами в наушниках - молча слушает какого-нибудь Моцарта, или Джаретта, или что-то напевает... Подойти потихоньку, положить руки на плечи, прижаться губами к ямочке над ключицей или обвить ее руками, чувствуя каждым пальцем, каждым бугорком ладоней каждую клеточку ее тела... и ничего на свете больше не нужно... А может, это и есть счастье? Может, ради этого люди расстаются с независимостью и нарушают девственную голубизну девятой страницы советского паспорта? [ЮЛЯ, А ЧТО БЫ НЕ ОСОВРЕМЕНИТЬ, СКАЖЕМ, ТАК: РОЗОВУЮ ДЕВСТВЕННОСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ СТРАНИЦЫ ОСНОВНОГО ДОКУМЕНТА] Нет, нужно быть сильным, а "лучше быть нужным, чем свободным" - это от слабости!

Итак, что же на вечер? Можно вызвонить кого-нибудь из приятелей, попить пивка, обсудить все новости, происходящие в обозримом настоящем на работе и в мире виртуальном... Но почему-то рука не тянулась к телефону, какие бы позывы логики ей ни приносили почтальоны-нейрончики. Можно пойти к родителям. Но при одной мысли о вероятных вопросах типа "ну как у вас там? " и рассказах о счастливых друзьях, уже нянчащих не первого внука, становилось невыносимо тошно. Как ни странно, еще худшую реакцию вызвала промелькнувшая идея об очередном романтичном вечере... Оставался единственный и бессменный друг - комп, который уж точно никогда не причинит никаких страданий, по крайней мере, душевных. Но и на клавиши жать не хотелось. Он механически проверил почту, удалил "спам", выжал из себя по паре строчек адресантам, закрыл все "окна" и с облегчением щелкнул "мышкой" на "завершение работы".

Несколько последующих дней прошли, как во сне. На первый взгляд, все шло, как обычно. Ленька вставал, ехал на работу, работал, болтал с сотрудниками, флиртовал с сотрудницами, возвращался домой, иногда не один, чаще один. Пил пиво, смотрел новости, ложился спать. Вот только на работе все шло наперекосяк: то, задумавшись, он по ошибке удалил приличный такой кусок программы, то мучился целыми днями над вроде бы простой задачей, а оригинальные решения, как и неоригинальные, все не приходили, и сроки все давили, и соседи раздражали, и шеф смотрел косо... И очередь красивых женщин, желающих упасть в Ленькины объятия, не радовала: после нескольких не очень-то и удачных попыток, оставивших только горечь и разочарование, Ленька прекратил эксперименты. И на улицах оборачивался вслед каждому бежевому плащу в черной шляпке. Иногда вечерами он порывался покурить, но отвращение до судорог в плечах оказалось непреодолимым.

Несколько раз он порывался Женьке позвонить, но каждый раз не мог представить этот разговор, не знал, что скажет ей, ведь все, вроде, сказано. Иногда он слушал ее автоответчик, просто чтобы услышать ее голос, клал трубку и думал о своей жизни, которой он жил уже столько лет и пытался ответить на Женькин вопрос, когда-то оставшийся без ответа: "А какая у тебя мечта? " - спросила она тогда, в прошлой жизни.

И ночами с Ленькой творилось неладное. Иногда ему казалось, что она совсем рядом, в полуметре, и стоит протянуть руку, как пальцы ощутят восхитительное тепло ее тела, и накатывала волна счастья, сравнимая разве что с тайфуном или цунами, и он робко, спросонья, тянулся рукой к пустоте, уже предчувствуя это ничто, и это предчувствие резало его на части, как желудочные колики; садился рывком и снова со стоном зарывался лицом в подушки (он бы никогда никому не признался, но в носу в такие мгновения щипало очень подозрительно). И ни звука в пустой квартире, кроме бешеного стука в груди. И тогда его окутывали боль и пустота, черная слепая неизвестность и острая, щемящая тоска по теплу, уюту, ее искренности и доброте, по чему-то невыразимому, мягкому, пушистому, настоящему, живому, которое было так близко...

И потом он лежал в какой-то странной полудреме, в оцепенении, а сон никак не приходил, а приходили только бессвязные обрывки самых разных мыслей и воспоминаний, как обрывки звучаний разных инструментов настраивающегося оркестра, и сквозь этот разноголосый хор в такие часы рвалось из глубин души на свободу что-то удивительное и загадочное, странное и огромное, много больше его, Леньки, и от этого было и больно, и сладко, и страшно и тревожно; в нем сливались одиночество и счастье, желание и покой, рондо весенних капелей и анданте осенних дождей, летний зной и леденящие зимние метели... Вся жизнь и все бури мира сливались в водовороте этого сильного и прекрасного чувства. И откуда-то из центра водоворота бил сноп ослепительного света, и там, по сверкающему туннелю, шла Женька, не понять было, приближалась она или отдалялась, но улыбалась она ласково и немного укоризненно, а водоворот затягивал ее, затягивал все дальше, дальше...

Ох, чем бы погромче стукнуть по ненавистному будильнику?!

По утрам он чувствовал себя совершенно разбитым и раздавленным. С каждым мгновением жизнь становилась все более бестолковой, бессмысленной и немыслимой. Что это там, у кого - про безграничность бездны падения человеческого?..

Ленька ненавидел нудное слово "рефлексия", но оно почему-то всплывало ему на ум довольно часто, как единственно возможное в данный момент лекарство. В чем вообще дело? Он влюблен? Да он десяток раз бывал влюблен, встречался и расставался, не говоря уже о мимолетных увлечениях... Сколько их было, замечательных и чем-то похожих! Конечно, любовь на свете есть. И конечно, она рано или поздно кончается. И, наверное, пора ей кончиться, времени прошло достаточно. И он сам, и Женька взяли друг от друга все, что могли. Не жениться же, в конце концов! Все женщины созданы для романтических отношений, и отношения эти восхитительны, но плата за вечное блаженство - нет, она слишком велика.

Ему захотелось "гнезда"? Но ведь он принципиальный и убежденный холостяк, в его жизни вполне достаточно важного и интересного помимо женщин: работа, друзья, пиво, собственная квартира и хорошая зарплата, наконец. Конечно, приятно, когда просыпаешься, а рядом - любимая девушка, но что будет, когда она перестает быть любимой? Приятно, когда идешь домой с остановки, а окна твоей квартиры приветливо светятся, предвещая чистоту, вкусный ужин и романтику, но если обстоятельства складываются так, что хочется приехать не домой или, к примеру, домой, но... не одному и провести его не как принято, а как получится? К тому же столько времени отрывается от полезной и интересной работы! К тому же все женщины до безумия любят и все готовы отдать за счастье любимого, но всем им нужны внимание, обожание и безраздельная, всепоглощающая любовь, верность, преданность... Это же утомительно! Жить, будучи связанным по рукам и ногам! Верно замечено народной мудростью, что женщины вдохновляют мужчин на великие дела и вечно мешают их осуществить.

Но если в Ленькином мире все так логично и простроено, то что же происходит? Почему отдых друг от друга, такой естественный, - ведь очевидно, что иногда даже любящим людям надо друг от друга отдохнуть - стал сердечной болью, и с каждой новой минутой он все невыносимее?

И не в том дело, что ему одиноко: желающих составить компанию хоть отбавляй. Дело в том, что никого не хочется. А может, все эти муки - ущемленное чувство собственного достоинства впервые в жизни покинутого?! А может, "лучше быть нужным, чем свободным"?

Очевидно, что жизнь пошла не так, что надо что-то делать, вернуться в привычную колею, взять себя в руки, изменить все к лучшему! Надо что-то делать, но что, но в чем?..

Выходя с работы на крыльцо, Ленька едва не столкнулся с женой однокашника. Раньше, бывало он вылетал сюда по долгожданному коротенькому - Женькиному - телефонному звонку и сгребал ее в объятия...

- Привет, домой?

- Да, решил пораньше слинять.

- Это на тебя не похоже. Ты на остановку? Слушай, мы тебя в субботу ждем: у кого-то, не будем показывать пальцем, день рождения.

- Эх... Сам бы опять забыл. Спасибо. - Мозаика из машин и деревьев складывалась в смеющиеся Женькины глаза. Солнце улыбалось наивной детской Женькиной улыбкой. И не ветер шуршал в верхушках - это его руки сплетались с ее волосами. - Привет имениннику.

- У вас же дочка, как она? - спросил Ленька совершенно неожиданно для себя.

- Хорошо, растем. И давно ты детьми интересуешься? - спутница многозначительно стрельнула глазами.

- С некоторых пор. Слушай, у меня вот шоколадка с обеда осталась, целая. Это вам.

- Ух ты! Ты сегодня не перестаешь удивлять. Никак, что-то в мире меняется, раз Ленька стал шоколадки раздавать! - она улыбнулась.

И вдруг то, что зрело на сердце у Леньки все эти дни, прорвалось, как водопроводная труба в тридцатиградусный мороз. Прорвалось, отдышалось и мягко распустилось розовым бутоном. Он теперь твердо знал, что нужно делать, сегодня, прямо сейчас, раз и навсегда.

- И, знаешь, - крикнул он уже на ходу, вскакивая на подножку автобуса, ничего, если я приду не один?..