Распопин В.Н.

Поэзия русского символизма (очерки истории)

Новосибирск "Рассвет" , 1998

Глава: Западные предтечи

"Пусть сильнее грянет буря!" - начинает и, пожалуй, заканчивает характеристику эпохи реалист Горький. Его слова, если и не освещают ее целиком, во всяком случае, подобно резкому лучу прожектора в темноте, выхватывают главное.

90-е - годы предчувствий, 900-е - годы первых революционных сдвигов с 1905-м в центре, реакция, война, наконец, революция - политическая, социальная и духовная. Люди бьются, мчатся, мечутся; люди кричат, ликуют, плачут. Темп жизни впервые со времен Петра Великого повышен до беспредельности. Отсюда - необходимость новой литературы, литературы, которая не может и не хочет окидывать жизнь спокойным, реалистическим взором. Отсюда и особенная активность форм и жанров быстрого реагирования - статьи, манифеста, стихотворения.

Никогда доселе в России не было такой страстной борьбы поэтических школ. Конечно, в начале прошлого столетия одновременно сосуществовали классики и сентименталисты, романтики и неоклассики, гражданские поэты. Но в начале ХХ века литературных школ было много больше, борьба была сильнее, оппозиция резче, страстность и нетерпимость принципиальнее. Даже внутри больших групп - реалистов ли, декадентов ли (От лат. decadentia - упадок; общее наименование кризисных явлений в культуре конца XIX - начала XX вв., отмеченных настроениями безнадежности, неприятия жизни, индивидуализмом.) - единодушия не было, кроме разве что одного постулата, с которым были согласны почти все: дальше так жить нельзя.

Первым и наиболее мощным, а следовательно разнообразным декадентским течением был символизм, о котором только и пойдет речь в этих очерках.

Автор в достаточной мере убежден в том, что вся история человеческой культуры, вся ее борьба идей с античных времен вполне укладывается между полюсами двух философий - Платона и Аристотеля. Подобно океанским волнам, друг друга сменяют волны веры и науки, теории и опыта, идеализма и материализма. Мощный толчок, заданный материализму Ренессансом, нашел поддержку в развитии науки, в бурном росте городской культуры и победно шествовал по Европе под знаменем Аристотеля вплоть до середины XIX в. Хотя еще раньше появление романтиков как бы предсказало ростки нового платонизма, смены вех. Основы эстетики символизма сложились как раз в творчестве романтиков, в стане которых на протяжении столетия было радикально переосмыслено отношение к Платону. В конце 60-х годов творчество французских поэтов Поля Верлена, Артюра Рембо, Стефана Малларме, Лотреамона выработало и предложило читателям и литературным продолжателям образцы уже вполне символистской литературы и эстетики. Позднее они развиваются и видоизменяются в творчестве Анри де Ренье, Мориса Метерлинка, Райнера Марии Рильке, Поля Валери и других европейских авторов, в том числе и русских.

Разумеется, не один Платон вдохновлял символистов. Теоретические корни течения восходят к философии Шопенгауэра, Гартмана, Ницше, к творчеству великого немецкого композитора Р. Вагнера. В литературе же, как было сказано, - к романтикам и особенно к поэзии Шарля Бодлера (1821 - 1867), последнего романтика или первого символиста.

В одном из своих эссе Бодлер пишет: "Уже давно я сказал, что поэт есть самодержавный мыслитель <...> что воображение есть самая научная из человеческих способностей, так как только она одна постигает мировую аналогию, то, что мистическая религия называет соответствием".

Вот это "соответствие", это постижение мировых аналогий и есть основная формула символизма.

"Поэт, создавая свое символическое произведение, - говорит в своем манифесте "Элементарные слова о символической поэзии" один из крупнейших русских символистов Константин Бальмонт, - от абстрактного идет к конкретному, от идеи к образу, - тот, кто знакомится с его произведениями, восходит от картины к душе ее, от непосредственных образов, прекрасных в своем самостоятельном существовании, к скрытой в них духовной идеальности, придающей им двойную силу <...> Если вы любите непосредственное впечатление, наслаждайтесь в символизме свойственной ему новизной и роскошью картин. Если вы любите впечатление сложное, читайте между строк, - тайные строки выступят и будут говорить с вами красноречиво".

Кто же он был, последний романтик и первый символист Шарль Бодлер? Меланхолик с юных лет, парижанин и путешественник, посетивший Индию, Мадагаскар, остров св. Маврикия, устье Ганга, певец экзотики Востока и Запада, короткое время (1848 г.) - революционер, затем - открытый консерватор, ревностный поклонник католицизма и богохульник в поэзии. А еще неврастеник и наркоман (и в этом смысле предтеча не только декадентов перелома веков, но и вождей 60-х гг. нашего века: лидеров рока, хиппи, андеграунда), пьяница и преданнейший Ромео чернокожей проститутки, автор гениального сборника стихотворений с красноречивым названием "Цветы зла", философских эссе "Маленькие поэмы в прозе" и большой поэмы о гашише "Искусственный рай".

Русский критик Ю. Айхенвальд писал, как бы специально поясняя вышесказанное: "Искусственный рай вина или других наркотиков позволяет человеку помножить себя на себя самого и осуществить себя, как гиберболу".

Бодлер - человек разорванного и вместе с тем творчески цельного сознания, введший в европейскую литературу как необходимые составляющие имморализм и скандал. Однако послушаем, что говорит о нем известнейший французский поэт и романист, друг и соратник Виктора Гюго Теофиль Готье: "Никто не питал более глубокого отвращения к постыдным явлениям духа и безобразиям материального мира, чем Бодлер <...> Если он часто говорил о гнусном, отвратительном и болезненном, то здесь им руководило особое внушение и ужас, которые заставляют птицу, замагнитизированную взглядом змеи, спускаться к ее смрадной пасти, но иногда, сильным взмахом крыльев развеяв чары, он высоко поднимается в синеющие дали сферы духа".

Такими противоречивыми, полярными в своих исканиях, житейских и творческих путях были и будут едва ли не все декаденты. А Бодлер, художник Бодлер, никогда не смотрел на мир трезвым взглядом реалиста, но всегда устремлялся в заоблачные выси духа, либо низвергался в огненное, вопящее чрево преисподней. Зададимся, чуть забегая вперед, вопросом: а разве о Блоке можно сказать по-другому?

Еже раз процитируем Айхенвальда: "Он (Бодлер. - В.Р.) спустился в преисподнюю, чтобы собрать художественный мед с черных цветов и в красоту претворить безобразное".

Константин Бальмонт расшифровывает: "Цветы Зла. Цветы с узорными лепестками и ядовитым дыханием. Цветы, которые заставляют сердце сжиматься с инстинктивной боязнью, если подходить к ним в минуты счастья, и радующие только тогда, когда сердце, измучившись, ищет другого измученного сердца, как одна струна звуками ищет другую, чтобы вдвоем создать гармонию тоски и певучего томления.

Мир мучительства над самим собой, неудержимое стремление входить в диссонансы и вводить себя в волну противоречий. Странная прихоть поэта с таким пронзительно-ясным умом, желать, во что бы то ни стало, быть только с тем, что ранит, не убегать от боли, а приближать ее к себе".

А теперь прикоснемся к самому Бодлеру в переводах наиболее близких к нему по мироощущению русских символистов так, как прикасаемся мы к творчеству древнегреческих ваятелей, глядя на римские копии их творений.

ТОСКА Душой подобен я забытому кладбищу, Где черви жадные, отыскивая пищу, Как совести укор, под насыпью могил Терзают трупы тех, которых я любил, Я - старый будуар, в стенах его холодных, Среди цветов сухих, нарядов старомодных, Благоухают лишь и говорят душе - Рисунки бледные бессмертного Буше. Ложатся медленно, как хлопья снеговые, Тяжелые года. Под гнетом этих лет, Когда ни радостей, ни любопытства нет, И в сердце замерли вопросы роковые, Мгновенья длинными бывают, как века, И равной кажется бессмертию тоска.                              (Перевод О. Чюминой)

Всё и всегда начинается с тоски, неудовлетворенности, неосознанного, но от стиха к стиху, от года к году все сильнее, трезвее осознаваемого стремления к иной, грезящейся, вечной и только мистически понимаемой и представимой роковой красоте.

Будь ты дитя небес иль порожденье ада, Будь ты чудовище иль чистая мечта, В тебе известная, ужасная отрада. Ты отверзаешь нам к безбрежности врата. Ты Бог иль сатана? Ты ангел иль сирена? Не все ль равно: лишь ты, царица Красота, Освобождаешь мир от тягостного плена, Шлешь благовония и звуки и цвета!                              (Перевод Эллиса)

Или вот еще, может быть, самое ясное:

О, смертный! Как мечта из камня, я прекрасна! И грудь моя, что всех погубит чередой, Сердца художников томит любовью властно, Подобной веществу, предвечной и немой... ... Я - строгий образец для гордых изваяний, И с тщетной жаждою насытить глаз мечтаний, Поэты предо мной склоняются во прах. Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных, Сиянье вечности в моих глазах бессонных, Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.                              (Перевод В. Брюсова)

Вот она, бессмертная идея об Идеале Платона. И может быть, именно здесь берет отчетливое начало символизм.

Впрочем, и начала имеют свои истоки. Бодлер считал своим учителем американского поэта и новеллиста Эдгара По, подарившего человечеству как минимум два литературных жанра - детектив и хоррор. Но и основные составляющие творчества По: мистицизм, таинственность, черная фантастика, пряная экзотика - в той или иной мере присущи всем символистам.

Попробуем еще раз четко выделить главные черты эстетики и поэтики Бодлера, а следовательно, и главные предметы, которые изучали в своей поэтической школе будущие символисты.

Яркий, постулируемый индивидуализм, мистицизм, стремление к поиску и нахождению аналогий между здешним и потусторонним мирами, утверждение автономности искусства (Вспомним, что в России искусство для искусства проповедовал еще Афанасий Фет, которого задним числом символисты включили в число своих учителей и о котором речь у нас впереди.) , высокого призвания свободного поэта, борьба с пошлостью, тяга ввысь и одновременно - к утонченности, изощренности, искусственности, стремление передать цвета и запахи и их оттенки, особая музыкальность, особенности ритма.

Вышеозначенные идеи и приемы Бодлера, умершего в 1867 г. 46 лет от роду, подхватили сначала молодые поэты, объединившиеся вокруг журнала "Парнас": Леконт де Лиль, Жан Мариа Эредиа, Сюлли Прюдом и др.

Вот маленькая цитата из Л. де Лиля: "Подобно тому, как тащут вперед зверя жалкого запыленного с цепями вокруг шеи, ревущего под палящими лучами солнца, - пусть каждый показывает тебе свое окровавленное сердце, кровожадная чернь". Добавим: все, но не я. Скоро станет ясно, почему.

Парнасцы ставили себе в заслугу и культивировали спокойствие, невозмутимость, бесчувственность. Поэтами они были первостатейными, как первостатейным романистом был их соратник, создатель и король натурализма Эмиль Золя. Все вместе парнасцы и натуралисты породили и вызвали протест, имя которому декадентство, или символизм. Кстати, очень схожими были условия зарождения символизма и в России, о чем подробнее скажем ниже.