Плеяда 42

Раскрасневшаяся, проголодавшаяся, навизжавшаяся и, увы, нападавшаяся на задницу, вконец уставшая от непривычной для нее нагрузки лыжного катания, в котором от неумения она тратила сил гораздо больше, чем привыкшие к этому окружающие ее пацаны, воспитательница Евгения Терехова запросилась домой.

- Дим... я устала, - сказала она своему учителю, который явно не испытывал никакой усталости и не понимал свою ученицу: как это можно устать?.. не сидеть в школе, не складывать в поленницу дрова, а кататься на лыжах... Такого учитель Евгении Тереховой не понимал и пропустил первую жалобу своей ученицы буквально мимо ушей.

- Дима, я больше не могу, у меня уже подкашиваются ноги. Мне пора домой, иначе я сяду здесь, как ты говоришь, на задницу и никогда больше не встану... Ты проводишь меня обратно?..

Евгения Терехова заметила, что последнее ее предложение учителю не очень понравилось и явно поставило его в смущение перед выбором - оставаться ли с пацанами или тащится куда-то с "воспиткой". Это смущение явно отразилось на его юном челе.

- Сами дорогу найдете, - грубовато сказал он. Но Евгения видела, что сказал он это больше для пацанов.

- Дорогу найду, Дима, но боюсь: по дороге упаду и не встану... Ты меня привел, ты и проводить должен. Так ведут себя с женщинами все настоящие мужчины.

- Ладно, - словно с неохотой согласился ее мужчина и повернул голову к стоявшим рядом ребятам. - Пацаны, я скоро вернусь...

Обратно шли медленно. У Евгении Тереховой буквально дрожали от перенапряжения и усталости ноги, слава богу, лыжня к их домику шла траверсом вниз. Шли молча: сил ни на какие разговоры у воспитательницы не было. Только у крыльца она взмолилась:

- Дим, помоги снять лыжи: никаких сил...

Уразай, не снимая своих лыж, легко опустился перед ней и расстегнул на ее валенках ремни крепления. Встал.

- А ты не хочешь снять свои лыжи? Разве не зайдешь к нам?..

- Я сказал пацанам, что вернусь.

- Нет, Дима, я тебя так не отпущу: я хочу напоить тебя чаем, я твой должник.

- Я сказал пацанам...

- Дима, да увидишься ты со своими пацанами, никуда они от тебя не денутся. Тебя приглашает женщина... - сказала воспитательница с легкой обидой и капризом в голосе и чувствовала, что ей нравится обижаться и капризничать перед этим упрямцем.

- Ладно, зайду ненадолго, - Уразай наклонился, расстегнул крепления на своих валенках, и они вошли в дом.

Навстречу им встала с кровати Галина Платонская.

- Ну что, Евгения Ивановна, укатали Сивку круты горки.

- Ой, не говори, Галя, если бы не Дима, обратно бы не дошла.

- Дима, ты что на руках ее нес? - счастливый... - Платонская весело и насмешливо поглядывала на обоих.

-Ты прямо сразу - ...на руках!.. Подбадривал.

- Ну-у, а я-то думала: на руках, - разочарованно протянула Платонская. - На руках было бы приятнее, правда, Дима?.. Ты бы согласился поносить свою воспитательницу на руках? Смотри, какая пышечка краснощекая.

- Галя, ну не смущай ты нас. Поставь лучше на печку чайник: у меня сил нет.

- Чай готов, извольте кушать.

Печь в доме топилась, на плите уже попыхивал чайник. Евгения стянула с себя толстый шерстяной свитер, наступив одним валенком на другой, вытянула сначала одну ногу, потом таким же способом другую, сунула ноги в тапочки, поставила валенки в сушилку над плитой и принялась помогать Платонской готовить стол.

В доме было тепло, даже жарко, Уразай стоял, оглядываясь по стенам, где были развешаны разные репродукции из журналов "Огонек" и "Смена".

- Дима, а ты что не раздеваешься? Видишь, какая у тебя воспитательница: пригласила и бросила. И за что ты ее любишь?..

- Сам не знаю, - сказал мальчишка с усмешкой, в тон Платонской.

- Давай я за тобой поухаживаю: я ведь у тебя должник. Помню, как ты меня защищал...

- Галь, расскажи, от кого Дима тебя защищал?

- Знаем, да не проболтаемся, правда, Димка?..

- Ага... - агакнул Уразай, согласно кивнув головой.

- Ну ладно, ладно, - Евгения изобразила обиду и снова повернулась к столу, выставляя на него масло, варенье...

- Ну все. Чем богаты, тем и рады. Дим, садись сюда... Галя сюда, а я здесь, - Евгения усадила Уразая и Платонскую на стулья, а сама села на край кровати: стульев в доме было всего два.

Втроем пили чай с вареньем из лесной клубники. Намазывая масло на хлеб, Евгения спросила:

- Дим, какие ты книги больше любишь, про что?..

- Сказки и про войну.

- А про любовь?

- А!...- Уразай отмахнулся от любви левой рукой, - про любовь девчонки читают. Пацанам неинтересно.

- Туманно про любовь пишут, правда, Дима?.. - включилась в разговор Платонская, - какие-то охи да вздохи. А в конце еще и жениться надо. Дим, а ты хочешь жениться?

- Нет.

- А почему?

- Женишься, а потом сиди около одной девочки всю жизнь.

- А кто тебе больше нравятся - девочки или женщины?

Уразай немного смутился, глядя на сидящую перед ним Евгению:

- Женщины.

- Почему женщины, Дим?.. Девочки же моложе...

- Да ну их!.. Их только чуть тронешь, они уже бессовестным называют, визжат.

- Да и потрогать еще не за что, правда?..

- Правда.

- А Евгению Ивановну есть за что потрогать?.. - весело не унималась Платонская.

Уразай взглянул на свою покрасневшую от этих слов воспитательницу и, принимая от Платонской вызов, сказал:

- Есть.

- Ай да Димка!.. - Платонская весело смеялась.

- Да ну тебя, Галя, тоже нашла тему. Не слушай ее, Дим, она насмешница. Лучше скажи, какую ты книгу прочитал в последний раз?..

- "Войну и мир".

- "Войну и мир" Толстого?.. - с удивлением произнесла Платонская, насмешливость исчезла с ее лица. - И ты прочитал ее всю?..

- Нет, где неинтересно, пропускал.

- Про Болконского интересно?..

- Про Болконского я все прочитал. Про капитана Тушина, про Пьера Безухова...

- Дим, а про Наташу Ростову, про ее любовь?.. - спросила Евгения, почему-то волнуясь.

- Читал, но пропускал...

- Чтобы быстрей до Болконского добраться?.. - сказала Платонская.

- Ну да.

- А про Элен прочитал?.. - лукаво улыбнулась Платонская

- Про Элен там было подчеркнуто...

Уразай глядел на Платонскую почти так же насмешливо, как она. И Евгения подумала, что Уразай и Платонская чем-то даже похожи друг на друга.

- Дим, а про Наташу Ростову ты почему пропускал, тебе ее состояние совсем не интересно?.. - спросила Евгения.

Уразай пожал плечами.

- Девчонкам, может, это и интересно, а пацанам...

- Пацанам про Элен; да, Дим?..

Уразай выдержал насмешливый взгляд Платонской, и они довольно долго смотрели в глаза друг другу.

- Дим, а Платон Каратаев тебе понравился? - спросила Евгения.

- Нет. Я ничего не понял ни в его жизни, ни в его смерти. Какой-то, как тряпка...

- Идея Льва Николаевича - непротивление злу насилием. В романе, да и в жизни, идея явно притянута за уши. А потому аморфна. Она как бы не опирается в человеке ни на что, ни внутри, ни снаружи, как бы без стержня... Таков и Платон Каратаев. Если кто сдернет с него в насмешку штаны, то, кажется, он и не наденет: зачем сопротивляться?.. - добавила за Уразаем Платонская.

- А Пьер Безухов за что тебе нравился?..

- Он умный, все видит, все понимает, и еще этот голос: "Сопрягай?.." Что это за голос? Откуда?..

- Я что-то не помню... Ты помнишь, Галь?.. - Евгения повернулась к Платонской.

- Есть там такие моменты, какие приходят во сне разным прорицателям и пророкам и даже ученым в виде озарения. Может, и у Толстого что-то похожее было.

- А может, и не во сне, а правда?.. - сказал мальчишка, лицо его было задумчиво и серьезно. - Написал же Толстой про Болконского: не умер, а "ушел". Куда ушел?..

- Что, там, правда, так написано, Галь?..

- Что-то не помню, - Платонская неопределенно пожала плечами...

- Дим, правда, написано "ушел"?

- Правда, - сказал Уразай, поднимаясь. - Я тоже пойду: меня пацаны ждут.

Евгения пошла провожать его.

- Жаль, что уходишь... разговор интересный...

- Наговоримся еще, - застегивая пальто, сказал мальчишка как-то не по-детски сурово. Нахлобучил шапку, невольно покосился на выпуклые груди близко стоявшей к нему воспитательницы и вышел.

- Дим, я тоже скоро приду!.. - закрывая за ним дверь, зачем-то крикнула Евгения ему вдогонку и вернулась к столу.

Платонская сидела задумчивая и печальная.

- Что ты скажешь, Галя!.. Про какую-то проститутку Элен читает. А про Наташу Ростову не читает, - говорила Евгения Терехова, как бы сердясь на Уразая. Но в душе она не сердилась. Наоборот, мальчишка, по фамилии Уразай, становился ей все ближе.

- Он же не Наташа Ростова, - ответила Платонская, выходя из задумчивости. - И, когда выходил, посмотрел на твою грудь - невольно...

Евгения покраснела.

- Не краснейте, Евгения Ивановна, не краснейте. Вы же не виноваты, что созрели своими яблоками, и он не виноват, что зреет. Виновата природа: уже весной пахнет... А Димка твой - хороший пацан. И будь он постарше - отбила бы я его у тебя.

- Зачем отбивать, можешь и так оказывать ему любые свои знаки внимания. Кстати, вы чем-то очень похожи друг на друга - оба дерзкие, насмешливые и одинокие, как мне кажется.

- Это точно, Жень, особенно одинокие... Только, будь он постарше, я бы отбила его у тебя не для пустых знаков внимания, а для полного комплекса мужских и женских наслаждений...

- А как же твой Анохин?.. - почему-то задетая этими словами Платонской, слегка съязвила Евгения.

- Анохин... Знает только свои дурацкие мускулы штангой качать. А когда стоит рядом, то выпячивает свою грудь, как важный индюк. Посмотрела бы ты на него... - и Платонская весело захохотала.

- Хочешь, обменяемся - я тебе Анохина, а ты мне своего "лыцаря".

Евгения отрицательно покачала головой, примирительно и нежно обнимая подругу.

- Пусть все как есть - тебе твой, а мне мой "лыцарь". Скажи, а за что ты Димке должна, помнишь, ты вначале сказала?..

- Любопытны, Евгения Ивановна, это наша с ним тайна...

- Ну скажи, - воспитательница надула свои пухлые губки.

- Да ничего интимного, просто не стала при нем, чтобы не смущать... Помнишь, я тебе говорила, что ездила за ним в КПЗ на одну станцию. Он тогда в бегах был. Вот меня за ним и послали. Приехали мы с ним от станции на грузотакси до нашего райцентра. А в нашу глухомань никакие такси уже не ходят. И пошли мы с ним на выходе из райцентра в нашу сторону попутку ловить. Стоим, ждем. В лесочке на краю райцентра больница. Он мне и говорит: когда-то, еще совсем маленький, лежал я в этой больнице. Я в этом селе родился. Но родни у меня здесь никакой нет: мать моя эвакуированная была, отец тоже был из центральной России. Сюда их война забросила. Можно, я схожу на больницу посмотрю?.. Где когда-то лежал и мама моя в ней лежала...

"Иди, - говорю, - посмотри. " Он ушел. А у меня, с одной стороны, сомнения, опасения, что не вернется. А с другой - слезы на глаза наворачиваются: что же, думаю, у него там, в его сиротской душе, делается, когда он на какую-то больницу, в которой две недели пролежал (в четырехлетнем возрасте) идет посмотреть, как на дом родной. Нет, нам, маменькиным сыночкам да дочкам, этого не понять... Ушел он. Жду, немного волнуюсь. Вдруг не придет, и придется мне одной возвращаться и ответ держать... Что скажешь: отпустила больницу посмотреть... А с другой стороны, пожелай он от меня убежать - разве удержала бы?.. В любом месте за угол шмыгнул, и ищи свищи... Что, я гоняться за ним буду, что ли?.. Стою, жду. То на дорогу, ведущую в нашу сторону, поглядываю: не идет ли какая машина, то за березнячок, в сторону больницы...

А тут откуда-то, словно из-под земли, выныривают три здоровенных лоботряса и ко мне. Сначала вроде словами: что, кралечка, одна скучаешь?.. А потом и руками лапать начинают. А неподалеку, на пустыре, стройка какая-то, и они меня к этой стройке за руки уже тянут. Кричать? Да хоть закричись. Райцентр позади уже остался, больница где-то за березняком, далеко: не докричишься. Я уж и так и сяк: что я больная, из больницы только что выписалась... Муж сейчас должен за мной подъехать, Думаю, может, разжалоблю или испугаются. Какое... Еще нахальнее к стройке тянут. Уж думаю, ладно, если только изнасилуют. А то дадут в конце по голове кирпичом и поминай, как звали... Уже на другую сторону дороги перетащили, уже озираюсь я потерянно. И вдруг голос: "Отпустите ее".

И что ты думаешь? Стоит Димка. А в руке булыжник, тяжелый такой, в другой еще булыжник запасной и повторяет: "Я кому сказал, отпустите". Те на него: "Ты, пацан!.. Ну-ка вали отсюда, пока мы тебе уши не обрезали". А он говорит: "Одного все равно пришибу" - и не пятится, не ждет, а идет на них. И не просто идет, а прицеливается, сосредоточился весь, выбирает в чью голову булыжник влепить. И попятились ухари. Один говорит: "Ну его, видите - псих. Чего ты за нее полез, - кричат, отойдя на расстояние, - кто она тебе? "

- Сестра, - отвечает.

- А она сказала: муж.

- Маловатенький что-то муж у тебя, краля!..

- Выбрала бы кого-нибудь из нас...

Тут и я пришла в себя. Кричу:

- Мал золотник, да дорог!..

Так вот и уцелела. Так что я, действительно, у твоего Димки в долгу. Ждать мы тогда больше машину не стали. Чего доброго, еще вернутся с намерениями, более продуманными... Прошли мы сначала в сторону больницы, потом тропинкой на дорогу и пешком до нашего села. Дорогой разговорились, я его целовать готова была, как брата родного. И он расположился ко мне, идем, как два самых близких и лучших друга. Много он мне тогда про себя рассказал... А когда пришли в детдом, словно его подменили: на меня никакого внимания не обращает, сторонится, будто он меня и знать не знает, будто и не было нашей совместной дороги и доверительности. Вижу, явно жалеет, что открылся мне. Закрытый он очень, особенно на людях. Это я потом все обдумала, все поняла. А сначала даже обиделась на него. Я к нему: "Дим? здравствуй!.." А он мне холодно: "Здравствуйте". Словно и не знает, кто я такая... Побегают еще за ним девочки, поплачут. А может, и сам в этой жизни нарыдается. Красивый он будет, загадочный и холодный, как раз налицо все три признака, которые нас, романтических дур, с ума сводят.

- Вот нам и надо с тобой облегчить жизнь его девочкам и самому Уразаю. Сделать его более простым и доступным в жизни.

- Ой, милочка!.. В судьбе много не сделаешь или, как говорят, от судьбы далеко не уйдешь. Но причесать его надо. Давай так - ко всем восторгам Наташи Ростовой, ко всем охам и вздохам любви приучай его ты, если у тебя это получится, в чем я что-то сомневаюсь. А я, птичка Галя, эту веточку то ли перелетела, то ли не долетела. Но мне, как и Уразаю, долго читать такие места в романах, как и в жизни, уже неинтересно. И со своей стороны я лучше его танцевать научу. Ну и держаться с нами, женщинами, не так скованно. Согласна?..

- Согласна, - сказала Евгения.

И две молодые женщины, заключив союз - причесать Уразая, начали собираться в детдом.

- Я же когда-то неплохо танцевала, - продолжала Платонская недавний разговор, - бальными танцами занималась, в конкурсах участвовала, даже призы брала... А в этой дыре однажды прошлась с местным завклубом - пропивоха, но где-то по культурным местам терся. Впрочем, кажется, не только по культурным, но и по "не столь отдаленным"... Но подать себя умеет и танцует неплохо. Пригласил он меня самый первый, и прошлись мы с ним по кругу, а за ним ко мне наперебой и остальные ухажеры... Не скрою, приятно было. А потом выходим из клуба. Вокруг меня провожатых куча. А сзади идет жена этого завклубом и говорит своей подруге про меня и в то же время как бы не про меня:

- Тань, слышала, тут какие-то к нам шлюхи городские понаехали, на наших мужиков виснут.

А с ее мужиком я только два раза и протанцевала, и уж конечно, не я к нему, а он через кольцо желающих ко мне второй раз прорывался.

А подруга завклубовой жены вторит: "Ты мне покажешь этих шлюх? Я никогда шлюх не видала".

А завклубова жена: "Одна из этих шлюх рядом"...

Подружка: "Покажи, я, правда, шлюх не видела: их у нас раньше не было"...

И все это с такой пакостью в голосе, с такой завистливой издевочкой, что невыносимо противно рядом идти, не только слушать. Но никто из окружавших меня ухажеров этих нешлюх не одернул и слова в мою защиту не произнес. Идут, улыбаются, между собой весело переглядываются. Только один, уже пожилой дядька, идущий в стороне сказал: "Да хватит тебе, Зинка, у самой на жопе пробы негде ставить. А говоришь, шлюх не видела. Шлюшней себя ищешь - боюсь, не найдешь"...

Вокруг хохот, ржачка. Зинку за моей спиной как ветром сдуло. А мне до того противно стало и от моих поклонников, и от их пречистых жен, и от всей этой вонючей дыры, куда сослали меня на три года в порядке расплаты за высшее образование. И с тех пор я в клуб ни ногой. А танцевать любила... - закончила мечтательно Галина Платонская

- Вот и организуем в детдоме кружок танцев, и ты будешь вести. Я сама буду у тебя учиться. Я плохо танцую. Быстро закруживаюсь.

- Значит, несвободно, напряженно танцуешь. Пытаешься взглядом удерживаться за стабильно стоящие предметы - стены, пол, фигуры людей. Отпусти все и кружись. Бывало, глаза закрою и кружусь, кружусь по залу. А глаза откроешь и стоп... Сразу тормозить тебя все начинает.

За разговором молодые женщины прошли по уже подтаявшей дороге от своего домика к территории детдома и по натоптанной на снегу тропинке легко перешагнули прямо через штакетник. Вошли в двери детдома и дальше разошлись каждая в свою группу.