Плеяда 42

А лето цвело и зеленело вовсю. В эту пору начала июня на детдомовских пацанов возлагалась одна задача и забота - колоть и складывать дрова. Порядок этого занятия был таков: накалывает дрова старшая группа, складывают в поленницы - младшая и средняя. Складывать дрова в поленницы - работа с виду нетяжелая: стать в цепочку и передавать друг другу поленья от кучи к поленнице... Но дров надо было передать не одну кучку и сложить не одну поленницу, не на одну печку... Поленницы тянулись несколькими рядами вдоль тыльного забора детдомовской территории, высотою в два метра, и складывались они не один день... Ибо топились в детдоме, как и во всем селе, одними только дровами. А каменный уголь в то время и в том селе видели только на уроках природоведения да слышали на уроках истории про каторжный труд дореволюционных шахтеров...

Воспитатели, как правило, во время складывания дров стояли в сторонке, о чем-то разговаривали и в то же время зорко следили, по выражению воспитанников, "как надсмотрщики". А воспитанники передавали и передавали поленья друг другу, "как военнопленные". И стоило воспитателям-надсмотрщикам зазеваться, излишне отвернуться, заговориться, как части "военнопленных" в едином строю уже недоставало... И, если воспитатели-надсмотрщики шли искать исчезнувшее звено, исчезали и оставшиеся... И кладка полениц, с виду вроде и легкая работа, но нудная, затягивалась порой надолго; была для всех участников напряженным моментом жизни детдома и, случалось, заканчивалась "бунтом".

- Ребята, ну для себя же!.. Сами же зимой на лыжах намерзнетесь и щеками к печам прижиматься будете... - убедительно и логично подбадривала своих воспитательница Евгения Терехова. Но как убедительно ни звучала ее речь, физиономии ее питомцев под жарким июньским солнцем были постными: морозы были далеко, а жара и речка близко...

И воспитательницу средней группы от бунтов и побегов спасала больше не ее образная и логичная речь, а то, что она ни разу не стояла "надсмотрщиком", а работала вместе со всеми. Зато со стороны младшей группы постоянно слышался истеричный голос Екатерины Ивановны (Екатеринушки), Екатерина Ивановна предпочитала стоять в стороне от кучи, скрестив на груди руки.

- А вы, Евгения Ивановна, что... собираетесь авторитет у них заработать?.. - улучив момент, сказала она, подойдя к Евгении Тереховой. Сказала будто бы весело, шутя, но как-то так -со шпилькой...

- Да какой авторитет... Скорей, чтобы нервы целее были. Стоит нам отойти: и разбегутся, сами знаете...

- Ничего. На обед или на ужин придут и складывать будут. А так не заметите, как и на шею сядут. Мы будем работать, а они стоять...

- Да нет, у меня пока вроде все работают. А стоять около них, как они говорят, "надсмотрщиком" тоже как-то неудобно.

- Но мы с вами не разнорабочие, а воспитатели.

- Не знаю, - Евгения пожала плечами, - моя профессиональная гордость от того, что я вместе с ними складываю дрова, не страдает.

- Ну складывайте, не буду вам мешать, - и Екатерина Ивановна как-то так повернулась... и пошла к своей группе, откуда тут же послышалось покрикивание.

Воспитательница Екатерина Ивановна была явно недовольна своей молодой коллегой, зарабатывающей у воспитанников дешевый авторитет: она так и сказала про себя: "дешевый авторитет". А вообще-то ей надо было бы благодарить воспитательницу средней группы, потому что младшая группа покорно складывала отведенную ей кучу поленьев в поленницу только потому, что рядом складывала средняя группа: и стоило средней группе устроить бунт, побег... и в младшей группе тут же был бы устроен тот же бунт и побег... Евгения хорошо видела, как пацаны младшей группы недружелюбно поглядывают в сторону своей "надсмотрщицы" и в сторону старших пацанов, ожидая сигнала... на исход в землю обетованную. А обетованной землей в эти уже горячие июньские дни было для пацанов детдома место, где соединялись, сливались в один омут две речушки: Каменка и Пещерка. Каменка была побольше, Пещерка поменьше, и это место, земля обетованная, желанная, называлось - Слияние. И средняя группа, а за ней и младшая давно бы слились там, если бы воспитательница Евгения Терехова не работала наравне со всеми, стараясь занять место справа или слева от Уразая, или где-то рядом. Она уже хорошо поняла, что, если Уразай не взбунтуется, не уйдет, не уйдет и Ваганьков, и Данилов, не уйдут и другие. Но удержать Уразая можно было, только работая с ним рядом. В роли "надсмотрщика" он никого бы долго не потерпел, и воспитательницу Евгению Терехову тоже. И она становилась то справа от него, то слева, то и дело заговаривая с ним:

- Дима!.. Ребята, за сколько мы сложим эту кучу?.. Дима, лучше нам сделать сегодня до обеда, после обеда еще жарче будет. - И женская политика помогала женской логике, а логика - женской политике. Но главным было то, что воспитательница работала сама. И не просто делала почин, начинала, а потом отходила потихонечку в сторону, как делали другие воспитатели. А работала от начала и до конца, вместе и наравне со всеми. И все это: политика, логика, работа - и удерживали среднюю и младшую группы от бунта и исхода "на землю обетованную". Убежал с работы один раз только Толстенко, да и тот через полчаса пришел сам, говоря пацанам в оправдание, что ходил покурить и искал бычки... Оправдание Толстяка было принято, но сказано: "Если не хочешь вместе со всеми, выделим тебе отдельную кучу". И, когда Евгения Терехова, поговорив с Екатериной Ивановной, снова стала в цепочку между Ваганькой и Уразаем, Ваганька сказал:

- Катеринушка обиделась, что не стоите надсмотрщиком, как она?..

- С чего ты взял... И не Катеринушка, а Екатерина Ивановна...

- Пусть Екатерина Ивановна. Но она глупая... И любит только командовать. Помню, когда она у нас в группе была, увидит кусок хлеба на полу, подзовет кого-нибудь: "Убери... я сказала! "... А вот вы сами убираете, и даже директор сам убирает - я видел.

Воспитательнице Тереховой сказать было нечего, и она скромно и уклончиво промолчала. Она хорошо уже понимала, что растущие поленницы и отсутствие бунта как в средней, так и в младшей группах - это ее заслуга. Но, когда директор Федор Николаевич Созин, идя по территории детдома, подошел к работающим со словами: "Ну, как у нас тут?" - Екатерина Ивановна первой поспешила к нему навстречу:

- Работаем, Федор Николаевич, вот посмотрите, сколько уже сделано... - и Екатерина Ивановна повела директора вдоль поленниц с таким видом и нотой в голосе, будто бы все эти поленницы выложила только она одна, и это только ее заслуга и никого больше.

"Нет, пожалуй, Ваганьков не прав: Екатерина Ивановна не такая уж и глупая", - подумала воспитательница Евгения Терехова.

- Молодцы, молодцы... - говорил директор, оглядывая поленницы и "военнопленных", - скоро уже из лесу все вывезем, немного осталось...

Директор ушел явно довольный. Работа по заготовке дров в зиму продвигалась хорошо, в намеченные сроки и близилась к завершению. То ли оттого, что все идет хорошо, то ли еще почему, но, встретив вечером группу пацанов во главе с Уразаем, директор сказал:

- Ну что, Димка... на рыбалку-то ходите?

- Какая рыбалка, Федор Николаевич, как военнопленные, каждый день в цепочку становимся и поленья в поленницу, с утра до вечера. Спать ложишься, глаза закроешь, а поленья перед глазами ходят... Искупаться даже не дают.

- Ладно, военнопленные, попробую уговорить вашу воспитательницу, чтобы отпустила вас на денек на рыбалку. Только чтобы мне без улова не возвращаться - согласны?..

- Согласны!.. - дружным хором ответили военнопленные.

Через полчаса Евгения Терехова с радостным лицом вошла к ним в спальню:

- Ребята!.. Федор Николаевич разрешает нам сделать завтра выходной и отпускает вас с утра на рыбалку. Вот видите, это за то, что мы хорошо работали.

- Федор рыбки захотел, вот и отпускает, - сказал Уразай.

- Как рыбки? - не поняла Евгения.

- Ну так. Когда директор захочет покушать рыбки, он нас отпускает на рыбалку. Отпускает - значит, захотел рыбки, - пояснил сидевший тут же Ваганька.

- Ну и за то, что мы хорошо работали - тоже... - не сдавалась воспитательница.

- Конечно, если бы не сложили, не отпустил, - согласился Уразай. И Евгения осталась довольная, что заставила признать его первенство труда.

- А вы возьмете меня с собой на рыбалку?

- А вы проснетесь?.. Мы в четыре утра встаем.

- Почему так рано?..

- Клюет только утром и вечером. До десяти рыбачим, потом купаемся... Приходим в детдом, жарим рыбу, кормим директора и... купаемся!..

- Ур-ра!.. - поддержали "купаемся" Уразая дружным хором пацаны.

- Нет, мне в четыре часа вставать неохота, я не проснусь - сказала Евгения.

- Тогда можно так. Вы приходите на подъем и приносите нам на речку завтрак - каши, хлеба. Толька Фукс рыбачить не любит, еще пацаны тут останутся, вам помогут, - предложил Уразай воспитательнице облегченный вариант. Так и порешили.

Евгения проснулась рано. То ли боялась проспать, то ли ей передался рыбацкий настрой ее мальчишек, но она как-то сразу, вдруг (словно ее кто-то разбудил) открыла глаза и глянула на часы: время было только шесть. До подъема в детдоме было еще далеко, можно было еще поспать. Но она встала, осторожно оделась, стараясь не разбудить спящую Галину Платонскую, и вышла из домика, тоже осторожно прикрыв за собой дверь. Июньское утро было свежим, но прохлада не пугала, Евгения была одета тепло: в толстый шерстяной свитер с высоким глухим воротом, трико, кеды с шерстяными носками. В руках у нее была плетеная авоська с лежащими в ней купальником, расческой и полотенцем.

Когда Евгения пришла в детдом, повариха тетя Зоя уже возилась на кухне. Котлы стояли на плите, под плитой уже шумел огонь. Но завтрак еще не был готов. Попросив тетю Зою наложить каши примерно на десять порций в кастрюлю, Евгения пошла в спальню к мальчишкам. Из семнадцати человек лежало на кроватях только пять. Остальные кровати были пустыми... Евгения подошла к белому, как лунь, Толику Фуксу. Мальчишки говорили ей, что Толя Фукс - лунатик. И часто лунатит по ночам. И если пацаны вечером лазили в чей-нибудь огород за подсолнухами, то ночью у спящего Фукса легко было выпытать, куда он спрятал свои "шляпы". Достаточно было взять Толика за руку и тихо, ласково выспросить... А утром Толик Фукс недоумевал. Как и кто мог найти его заначку: никто же не знал!.. А пацаны весело посмеивались, делясь с ним его же собственными "шляпами". Вспомнив все эти рассказы мальчишек, Евгения улыбнулась и осторожно взяла Толика за руку:

- Толя... Толя... Где мальчишки?.. Куда ушли мальчики?..

- На Слияние... рыбачить... рыбачить... - отчетливо забормотал Толя Фукс.

Евгения еще раз улыбнулась. Пожалуй, мальчишки правы, говоря, что Толика Фукса в тыл врага посылать нельзя. Его и пытать не надо: он во сне сам все расскажет... Евгении жаль было будить этого белого, как лунь, мальчика с его странным сном, в котором, как говорили те же все знающие мальчишки, его можно было поднять спящим с кровати и завести в комнату к девчонкам. Подвести к кровати какой-нибудь из девчонок и тихо шепнуть: "Ложись, Толя - это твоя кровать"...

Ох, уж эти мальчишки, мальчишки. Воспитательница Евгения Терехова даже покачала над спящим Толиком головой. И пошла на кухню одна. Тетя Зоя уже наложила кашу в кастрюлю. Изрезала две булки хлеба.

- Вот сахарку кулечек. В кашу высыпят или так слижут. А вместо чая - вода. Воды там много. До обеда не умрут, - напутствовала воспитательницу повариха тетя Зоя, провожая ее к выходу. Евгения взяла кастрюлю за ручки, хлеб и кулечек с сахаром сложила в свою авоську. Туда же положила двенадцать алюминиевых ложек и пошла в сторону реки. Село просыпалось, мычали коровы, лениво перегавкивались собаки, постукивали и поскрипывали открываемые двери.

Когда воспитательница пришла по берегу к месту слияния двух речушек, солнце уже поднялось и начинало греть. Мальчишки сидели в разных местах, вокруг омута. Шума, крика и повышенных голосов, обычно сопровождающих мальчишескую ватагу, не было. Все сидели словно в задумчивости, напряженно и сосредоточенно глядя на воду, где над текучей поверхностью воды нависали их удочки и плавали поплавки. Переговаривались редко и приглушенно. И, когда поплавки начинали плясать, мальчишки напрягались, подаваясь вперед телом и рукой, и... выдергивали удочку. Иногда что-нибудь болталось на ней, трепыхаясь во все стороны, иногда ничего... Иногда это трепыхающееся шлепалось обратно в воду и кто-то произносил: "ушел"... И снова тихо.

Воспитательница прямо не узнавала своих питомцев: обычно несдержанные, громкоголосые, они сейчас сидели перед ней, вокруг омута, словно задумчивые философы. Евгения отыскала среди них Уразая и подошла к нему:

- Доброе утро, Дима... Я вам завтрак принесла... Ну как... ловится?.. - сказала она невольно приглушая голос.

- Уже хуже. С утра было лучше. Еще час посидим и купаемся: жарко становится.

- Дай мне порыбачить.

Уразай передал в руки воспитательницы свое удилище.

- А что я должна делать?..

- Говорить: ловись, рыбка, мала и велика, - мальчишка улыбнулся.

- Ну, правда, Дим, я никогда не рыбачила.

- Следить за поплавком. Когда запрыгает, дергать сразу не надо, только приготовиться. А вот, когда его в сторону поведет и вглубь потянет, тогда легкую подсечку удочкой кверху, и рыбка ваша. Рыбачьте, а я поем...

Уразай оставил воспитательницу у воды, а сам поднялся на верхнюю часть берега, где Евгения поставила кастрюлю и хлеб.

- Дима, ложки в авоське, в кульке сахар, - сказала она ему вдогонку.

- Разберемся... - Уразай поднялся на берег и негромко объявил: - Пацаны, кто будет кашу?.. Подходи.

Мальчишки подходили, проглатывали по две-три ложки каши, брали с собой по куску хлеба и отходили обратно к своим удочкам. Ели все одной ложкой, точно так же, как пускали, за спиной воспитательницы, между собой по кругу один на всех окурок, и никакая антисанитария их не волновала.

- Дима, я поймала!.. - закричала воспитательница.

- Тише... Распугаете всю рыбу, - сказал мальчишка, спускаясь к воде.

- Поймала... - повторила приглушенно Евгения, поворачивая к нему конец удилища, с леской, где внизу на крючке болталось что-то сероватое. - Дим, это что за рыба?..

- Пескарь.

- Премудрый?..

- Раз попался, значит не очень...

- На, Дим, рыбачь. Я лучше посижу рядом. Хорошо-то как кругом. Правда, красивая наша земля, наша Сибирь?

- Не знаю, я в других краях еще не был. Говорят, на юге лучше.

- Ну да... на юге теплее. Но такой вот речки, таких по берегам пучек, осоки, кувшинок, мать-и-мачехи... Как верно назвали. Посмотри: одна сторона мягкая, нежная, как мать; другая - нет... Дай я тебе по щеке проведу, правда, мягко?.. Как мамина рука...

- Не знаю. Забыл уже... Если матери нет, остальное все - мачеха.

- Ну почему все, Дима?.. Есть же добрые люди.

- Есть, да не про нашу честь... - больше он не разговаривал, отвернулся и сосредоточенно смотрел на воду.

А воспитательнице Евгении Тереховой хотелось, чтобы этому не по возрасту суровому мальчишке было так же хорошо, как ей. И в листьях мать-и-мачехи, что были разостланы по всему берегу, он почувствовал мягкую сторону... Но одинаково хорошо обоим не было: у жизни, как у мать-и-мачехи, было две стороны... И Уразай сидел, сосредоточенно, сурово глядя на воду. А его молодая воспитательница, стоя над обрывом, радостно жмурилась уже вовсю греющему солнцу. Она сначала сняла с себя свитер. А затем, отойдя подальше за кусты тальника, переоделась в купальник и вышла на берег обратно к обрыву. Сплошной сиреневого цвета купальник с большим вырезом на спине плотно облегал ее молодую полуобнаженную фигуру. Мальчишки со всех сторон омута больше смотрели на свою воспитательницу, чем на поплавки: явление женского тела на мужском омуте было редким. Для женщин в этом селе был свой - "бабский омут". Кинул взгляд на полуобнаженную воспитательницу и Уразай. Посмотрел только раз и отвернулся. И, в отличие от мальчишек, больше не смотрел в ее сторону. Сидел, еще более сосредоточенно глядя на воду.

"Да... он не любит и не будет делать то, что делают все... Что это за черта?.. Хорошо или плохо? " - спрашивала себя воспитательница, глядя в его склоненную над водой спину. Она так и не ответила себе: хорошо это или плохо?.. Но ей было немного обидно, что этот упрямый мальчишка не смотрит на нее, как другие.

Солнце поднялось высоко, стало горячим. Уже никто не рыбачил. Мальчишки сошлись на обрыве, где стояла их полуобнаженная воспитательница и откуда они обычно ныряли и прыгали в воду. Соединили весь улов из разных банок и куканов в одно ведро.

- На противень хватит, даже с горой, - констатировал Ваганька.

Мальчишки, собравшись вокруг воспитательницы, поглядывали на оголенное женское тело, стараясь разглядеть его ближе. Даже Уразай (она заметила) украдкой посмотрел на нее. Но следом снял с себя штаны, рубаху и первым прыгнул с обрыва в воду, за ним попрыгали остальные.

- Прыгайте к нам!.. - кричала голова Ваганьки, вынырнувшая из воды.

- Не могу, Саша: мне нельзя мочить волосы, и вода еще холодная, - Евгения спустилась к воде по пологой стороне берега. Вода обожгла погруженную в нее ногу и была далеко не парное молоко. Но ей не хотелось выглядеть перед мальчишками слабачкой, и она, войдя в воду с высоко поднятыми руками и задержав дыханье, сначала присела по грудь, потом оттолкнулась ногами от дна и поплыла, грудью гоня перед собою волну. Чувствовала, как вода обжигает все тело и торопит делать движения. Мальчишки тут же окружили ее.

- Не брызгайтесь!.. Вы намочите мне волосы! - кричала воспитательница. Но они не обращали на крики и волосы своей воспитательницы никакого внимания, прямо перед лицом мелькали ноги, головы и попы. И, с трудом прорвав вокруг себя кольцо мальчишеских тел, воспитательница ретировалась к берегу. Как хорошо после холодной воды было под горячим солнцем. Евгения щурилась и улыбалась ему, стоя под льющими на нее теплыми лучами в модном, редком для села, красивом купальнике, при виде которого даже небрежные и безразличные к одежде мальчишки испытывали некоторое неудобство за свои длинные черные трусы и то и дело закатывали их перед своей воспитательницей на манер плавок. Но трусы тут же раскатывались, распускались, как паруса, и свисали на жилистых ногах и попах ниже колен. А при нырянии в воду слетали порой до самых щиколоток, а то и совсем... И мелькали на поверхности воды голые попы - и крики, и смех оглашали омут.

Накупавшись, все вместе, с удочками в руках, шли в детдом. Директор Федор Николаевич Созин словно поджидал рыбаков, словно знал, откуда и когда они появится. Рыбаки встретились с ним как раз у хозяйственного (служебного) входа на кухню и в столовую. Вход этот с высоким крыльцом был зеницей ока поварихи тети Зои. И всех, кто без разрешения посягал на вход, пытаясь незаметно проскользнуть через кухню в столовую, она вышибала с высокого крыльца взашей своей довольно мощной фигурой и крепкой рукой... Затылки многих пацанов помнили эту "карающую руку". И служебный вход в кухню всегда вызывал у пацанов некоторое ощущение риска и опасности. Недалеко от этого входа и встретились рыбаки с директором.

- Ну, молодцы, как рыбалка? - приветствовал рыбаков директор, заглядывая в ведро...

- На противень наловили. Теперь надо, чтобы тетя Зоя разрешила нам на кухне пожарить и масла бы немного дала. Нам она не даст, только Вам... - лукаво поглядывая на директора, сказал, выйдя вперед, дипломатичный Ваганька.

- Ладно, попробуем, может, и уговорим тетю Зою, - директор тоже лукаво посмотрел на Ваганьку, повернулся и пошел к служебному входу на кухню, дверь в которую была открыта, а проем завешан марлей от мух. Директор отодвинул марлю и позвал в глубь кухни:

- Тетя Зоя, можно вас на минутку. Выйдите к нам, пожалуйста.

Марля отодвинулась в сторону, и на высокое крыльцо вышла тетя Зоя - здоровенная баба с головой, обвязанной белой косынкой, и в относительно белом переднике, на одном глазу у нее было сплошное белое бельмо. Тетя Зоя сурово, строго и подозрительно окинула мальчишек здоровым глазом и остановилась им на директоре...

- Зоя Семеновна, может, разрешите этим рыбакам где-нибудь с краю плиты их гольянов пожарить. И, может, найдем им немного маслица...

- Найти-то найдем. Да ведь испортят они все, Федор Николаевич: или пережарят, или недожарят, или перемешают все так, в рот не возьмешь. Давайте лучше я сама пожарю. А они пусть рыбу почистят и промоют. Только где-нибудь подальше, не разводить мне тут мух, - строго закончила тетя Зоя, обращая свой суровый глаз уже к рыбакам.

- Слышали, молодцы?.. - сказал директор.

- Слышали!.. - хором ответили рыбаки.

За час до общего обеда противень с румяно поджаренной в духовке рыбой уже стоял на столе в столовой. Гольяны, пескари, чебаки, окуньки- все это ассорти было залито сверху яйцом и аппетитно поблескивало желтой корочкой, из которой выглядывали головы и хвосты всей речной мелочи, какая только водилась в здешних речушках и попадалась на удочку. Были пойманы даже два хариуса. И рыбаки толпились у аппетитного противня, вспоминая, кто что поймал, и поджидали директора, за которым уже был отправлен гонец. Директор скоро вошел в столовую.

- Ну как?..

- Объеденье!..

Рыбаки блестели глазами, облизывали губы, нетерпеливо переминаясь вокруг двух, сдвинутых вместе столов. Тетя Зоя каждому выдала по тарелке, принесла из кухни нож и приготовилась делить аппетитный рыбный омлет.

- На сколько частей?..- спросила тетя Зоя, и ее могучая рука с ножом нависла над противнем.

- Нас одиннадцать, Федор Николаевич... - начал считать Ваганька.

- Ну и Зою Семеновну включим, - добавил директор.

- Конечно... А можно мы еще воспитательницу нашу позовем?..

- Она что, тоже с вами рыбу ловила? - насмешливо сказал директор.

- Она нам завтрак на речку приносила и работает всю дорогу с нами наравне, не то что другие, стоят надсмотрщиками.

- Должен вам заметить, товарищ Ваганьков, что вы, пожалуй, неверно выражаетесь: работает всю дорогу... Но коли уж ваша воспитательница с вами работает да еще завтрак вам на речку носит, то звать надо...

Ваганька пулей вылетел из столовой и скоро появился обратно в сопровождении слегка смущенной воспитательницы.

- Садитесь, Евгения Ивановна, вас ждем: рыбаки говорят, что без вас есть не будут: до того вы им понравились. Говорят: завтрак на речку носит и всю дорогу с нами работает.

- Спасибо, ребята, за приглашение, - сказала смущенная воспитательница, садясь на подставленный ей директором стул.

- И рыбку, наверно, ловили, Евгения Ивановна?.. - спросил весело Созин, садясь рядом с ней.

- Поймала одну. Пескаря, кажется, да, Дима?..

- Уж не Премудрого ли?..

- Димка сказал - нет...

- Ну, коли Димка сказал, Димка знает. А кто мне скажет, как называется эта рыбка?.. - директор обвел пацанов маленькими плутоватыми глазками и показал толстым пальцем на какого-то головастика, почти полностью вынырнувшего из яйца. У рыбки была несоразмерно большая голова и небольшое туловище к хвосту клинышком.

Пацаны глядели на директора, на рыбку, переглядывались и смеялись...

- Ну кто знает, как называется это за рыбка?.. Ты что ли знаешь, конопатый? - директор весело посмотрел на Шплинта, который ерзал и хихикал за столом всех заметнее.

- Знаю, - сказал Шплинт.

- Ну говори, если знаешь.

- А вы мне ничего не сделаете?

- А почему я тебе должен что-то сделать. Знаешь - говори.

Шплинт мялся, он поглядывал то на директора, то на воспитательницу, то на пацанов, как бы ища у последних поддержки.

- Да говори, Шплинт... - подбадривали одни.

- Да он не знает... - подначивал Ваганька.

- Кто?.. Я не знаю!.. - Шплинт набрал в грудь воздуху, отчаянно посмотрел на всех, особенно на директора, и выпалил, скрадывая голосом середину слова: - Пизд...рыбка!.. - и пояснил: - Говорят, она к бабам... ну, туда... в трусы залазит, когда они купаются.

Пацаны, сидевшие за столом, переломились пополам. Но громче всех смеялась повариха тетя Зоя.

- О-ой!.. Уморил, пострел... ой, уморил... - повторяла она, вытирая тыльными сторонами толстых рук глаза, переполненные слезами от смеха.

- Эх ты, конопатый, конопатый!.. распространяешь всякое суеверие, - директор изо всех сил старался не улыбаться. - Эта рыбка называется бычок, речной бычок. Есть и морской бычок, но тот намного крупнее. А ты, конопатый, услышал где-то глупость и повторяешь. Вон воспитательницу в какое смущение ввел, лицо ладонями от стыда за тебя закрыла.

- Да вы тоже, Федор Николаевич, хороши, ведь знали, что он скажет именно это...

- Да что вы, Евгения Ивановна, откуда я мог знать, что эта безобидная рыбка в голове нашего конопатого может называться так вульгарно. Ну кто хочет съесть эту рыбку?..

Желающих не нашлось.

- Не хотите, как хотите, - и директор, воткнув вилку в вульгарную рыбку, отправил последнюю в рот... Вслед за директором принялись за свои порции и остальные.

- Ну спасибо вам, рыбачки, накормили вы меня, насмешили. Сейчас бы и поспать с часок неплохо. Всю ночь финансовый отчет писал: и директор, и кассир, и бухгалтер, все сам... А ты, Димка, кем хочешь стать?..

- Только не бухгалтером.

- А что так?.. Денежная работа.

-Да ну - сиди за столом, щелкай целыми днями счетами. Я поездить хочу. Мир повидать... Города разные... Москву, Ленинград...

- Ну а когда наездишься, что делать будешь?

- Не знаю. Но всю жизнь прожить бухгалтером - это неинтересно.

- А кем бы тебе было интересно жизнь прожить?..

Мальчишка пожал плечами:

- Кем-нибудь проживу.

- Цель жизни надо иметь, Димка. А кем-нибудь да как-нибудь. Это равносильно - никем.

- Какую цель не имей, в конце все равно - смерть. Все умрем. И Гагарин умрет, и я умру, и вы умрете... Так что, какая разница, кем быть...

- Ну, Димка, у тебя и философия. Гагариным-то, наверно, все же лучше быть, чем пастухом.

- Конечно, Гагарин в космос слетал, теперь по всему миру ездит. Но и Гагарин состарится и умрет, как все... Значит, Гагарин тоже не главный.

- А кто, по-твоему, на земле главный? А точнее, что, по-твоему, главное на земле?..

- Не знаю. Непонятно все. Все стараются стать главными, учеными, начальниками, а потом умирают, и все...

- Но все же почетнее, когда тебя под кремлевской стеной похоронят или памятник тебе поставят... Разве тебе не хочется, чтобы тебе памятник поставили?.. Не хочется слетать в космос или открыть какую-нибудь неизвестную еще землю?

- На земле уже все открыли. А в космос уже столько желающих, что не протолкнешься. Целыми пионерскими дружинами записываются - в пионерской газете прочитал, что у нас на стене висит... - Уразай усмехнулся.

- Ну а памятник-то все же... неужели не хочешь?.. Бессмертие в памяти народа?..

- Так это же не настоящее бессмертие, а так, игрушечное какое-то, понарошку. А по-настоящему - умрем, и все...

- Ну, Димка, тебя ни на что не уговоришь. До чего же ты упрямый и пессимист. Ладно, давай так, раз мы с тобой главного на земле пока не определили, будем считать, что главное для вас - это учиться.

- Мы уже отучились!.. - хором запротестовали рыбаки.

- Тогда самое ближайшее наше главное - заготовить на зиму дрова. А остальное, Димка, вырастешь - поймешь...

- Вот все взрослые так: вырастешь - поймешь... А что я должен понять, никто сказать не может.

- Наверно, потому, Димка, никто тебе объяснить не может, что каждый должен это понять сам. Поймешь, парень ты не глупый, хотя и упрямый, как дурачок... - директор Созин, обнял мальчишку за плечо и даже притиснул к себе...

- Ну, молодцы, спасибо за рыбку. Сегодня отдыхайте, купайтесь. А завтра за дело... А ты, конопатый, понял, как называется эта рыбка?..

- Понял, - ответил Шплинт, - она называется так же, как и окурок - бычок.

- Ладно, что с тебя, необразованного, возьмешь, хотя бы так... все же не так вульгарно. Надо же было такое ляпнуть да еще в присутствии женщин... Ай, конопатый-конопатый, стукнул бабушку лопатой, - и директор легонько, стукнув пальцами Шплинта по затылку, пошел из столовой. Навстречу ему уже заходила в столовую младшая группа.

Воспитательница Евгения Терехова впервые увидела директора Созина таким демократичным, добрым и простым. Играл он это или на самом деле мог быть таким доступным для ребят, почти домашним? Она видела, что и ребята от этого стали как бы раскованнее и теплее.

- Вот видишь, Дима, и директор наш не так уж злой и даже может быть добрым.

- Может, когда рыбку с нами кушает.

- Ну ты, Дима, правда, пессимист какой-то. Во всем готов видеть недоброе.

- Почему недоброе, если это так!.. Если директор бывает добрым с нами только от рыбки до рыбки, - запальчиво выкрикнул мальчишка.

- Не сердись. Я ведь тоже хочу понять... И не все в ваших отношениях знаю.

- Узнаете, - сказал рядом стоящий Ваганька. - Да, наш директор может быть добрым. Но такие рыбные застолья у нас бывают нечасто. И в этом Димка прав.

Да, воспитательнице Евгении Тереховой предстояло еще много понять из этой детдомовской жизни, которой она никогда не жила и ничего о ней прежде не знала. А пока она начала понимать одно, что воспитанники знают своих воспитателей никак не хуже, чем воспитатели знают своих воспитанников.