Плеяда 42

От рыбного застолья вместе с директором и воспитательницей пацаны тут же перешли к общему обеду и, наевшись в этот день до отвала, отправились с тяжелыми пузами всем гамузом купаться.

Евгения с часок провела с девчонками, в задачу которых входило в эти дни следить за садом-огородом и мыть окна. С полчаса она повыслушивала девчоночьи жалобы друг на друга, рассудила, распределила там, где они сами никак не могли распределиться. И больше с девочками ей было делать нечего, она твердо знала: никакого бунта среди девчонок не будет; будут крики, будут жалобы, могут быть даже слезы, но мальчишеского неповиновения и бунта не будет. И воспитательница решила уйти до вечера домой.

- Домой, Евгения Ивановна? - словно угадывая ее мысли и намерения, спросил Созин, вышедший в коридор из дверей воспитательской.

- Да... - Евгения смутилась оттого, что Созин разоблачил ее замысел и чего доброго выговорит, что она собралась в рабочее время домой. Созин вполне мог сделать это. Но директор подождал, когда она совсем подошла к нему по коридору, и сказал:

- Пойдемте вместе. Я тоже отдохну немного. Всю ночь с отчетом просидел. Пожалуй, ваш Уразай прав: бухгалтером быть неинтересно. Деньги легче тратить, чем считать. Начнешь считать - обязательно где-то чего-то не хватает... А вы тоже устали?.. - сказал он, насмешливо улыбаясь.

- Да нет, не очень. Хочу немного постирать да на ужин что-нибудь приготовить, пока ребята купаются.

- Ну да... ужин вы заработали. Они так и сказали: она с нами всю дорогу работала. За что они вас и на рыбку пригласили. Так и сказали: не будем есть, пока наша воспитательница не придет.

- Смеетесь...

- Нет, правда, кого они не любят и не уважают, того не пригласят. Понравились вы им. И то, что они вас за работу пригласили, делает вам честь.

- Да как еще их заставишь, если рядом с ними работать не будешь: разбегутся тут же.

- Это уж точно: тут же... И никакая диктатура, в том числе и советской власти, не поможет. В этом смысле, Евгения Ивановна, на наших с вами питомцах можно писать целую историческую монографию на тему социальных бунтов и революций... И можно ли человека заставить работать и быть хорошим или нельзя?.. Вам не хочется написать такую монографию?..

- Нет, даже в голову не приходило. Это Галину Николаевну надо попросить, она бы написала.

- Кстати, что-то я ее совсем мало вижу. Мелькнет, как утренняя или вечерняя звезда, и все...

Воспитательница и директор уже вышли за территорию детдома и шли улицей села. Дом директора стоял недалеко от домика воспитателей, но не на отшибе, а, выдерживая улицу, стоял предпоследним - добротный рубленый пятистенок - и уже был виден.

- Вы знаете, Федор Николаевич, я сама ничего не пойму. Но с Галей что-то происходит. Она совсем замкнулась Целыми днями сидит в доме одна. Кругом так хорошо, красиво, солнце, лето... все цветет, благоухает... А она сидит одна в темноте. Я уже иногда боюсь заходить, боюсь ее видеть... Нет, не то чтобы боюсь, но как-то не по себе... Сидит и смотрит в одну точку, как будто не только меня для нее нет, но и ее самой нет, а привидение какое-то...

- Хорошо, что вы мне рассказали... Надо поговорить с не... Ну вот и мой дом. Спасибо за компанию. Ну, а как вам рыбка сегодня понравилась? Зоя Семеновна умеет приготовить.

- Да, вкусно было. А на ту "рыбку" это все же вы мальчишек спровоцировали. Вы все знали.

- Да как можно, Евгения Ивановна, директору такое... знать.

- Вы!.. знали... - она подняла руку и по-детски погрозила ему пальцем.

- Ну ладно, Евгения Ивановна, как ни жаль с вами расставаться, а надо. Вон в окно уже и жена поглядывает, и соседи. Не будем дразнить... Сегодня отдыхайте, набирайтесь сил, а завтра снова за дрова. Вы моя молодая надежда. Мне гонять их целый день тоже несподручно, дел много. Так что выручайте... Поработайте еще с ними "всю дорогу"... А я, может, вам какую премию по сусекам наскребу.

- Хорошо, Федор Николаевич, - и Евгения Терехова легко повернулась и легко пошла, испытывая радость от всего сегодняшнего дня, от всей окружающей ее жизни. В этом состоянии радости она и вошла в свой домик.

В домике, затененном со всех сторон листвой распустившихся деревьев, после солнца, света и цвета было прохладно и сумрачно. Галина Платонская сидела одна в этой сумрачности и выглядела бледно, под глазами ее явно проглядывала синева. Но больше Евгению настораживала не синева, а глаза и то молчанье, в котором находилась ее подруга. Она словно пряталась в этот сумрак, словно не желала видеть и выносить свет... Взгляд ее был отрешен...

- Галя, ну что ты все время сидишь в этом доме? Ладно, зимой, а сейчас на улице так хорошо!.. Я сегодня с мальчишками купалась. Пойдем с тобой искупаемся.

- Не хочу я ничего, Жень... ничего...

- Ну не хочешь - как хочешь, - ответила Евгения, по-детски изобразив обиду. Но если прежде, почувствовав в подруге ее детскую обиду, Галина Платонская, подхватывалась и начинала что-то говорить, извиняться и даже ласковыми прикосновениями заглаживать свою вину, то сегодня она уже не заметила детской обиды на губах Тереховой и не сказала ничего, словно Евгении не было рядом.

- Галя, что с тобой?

- Не знаю, - ответила Платонская как-то отстраненно, спокойно. Евгения больше ни о чем не спрашивала, не решалась. И, постирав кое-какие свои вещи, не в силах больше быть около молчаливой, словно мертвой, подруги, ушла в детдом.

К концу недели с дровами полностью закончили. Директор поблагодарил молодцов за хороший труд и в воскресенье дал всем выходной.

Воскресный день был солнечный, но с большими белыми облаками, плывущими не так чтобы низко, но ниже солнца, отчего солнце периодически как бы завешивается большой белой ватой и в это время становится не так ярко и жарко. Потом солнце открывается и печет, разогревая травы и цветы, пряно источающие свои запахи и ароматы. Люди дышали и жили среди этих трав и ароматов, даже не особенно замечая их целебную силу. Для большинства наступило просто Лето.

Пацаны с утра в этот воскресный летний день решили посвятить себя походу в лес и войне. Девчонки уговорили воспитательницу пойти с ними купаться, обиженно и ревниво объявив ей: "А то вы ходите только со своими мальчишками, а с нами нет...". Упрек был отчасти справедливый, и Евгения решила искупить свою вину. С утра она взяла с собой купальник и часам к десяти уже шла с девчонками на их девчоночий, или, как говорили пацаны, "бабский омут". Бабский омут был поменьше пацановского "слияния". Но и на бабском было хорошо и хватало места всем. И Евгения, окруженная визгом и криком бабского племени, лежала на старом одеяле, подставив свое молодое красивое тело горячему солнцу. А девчонки, как и мальчишки, украдкой поглядывали на ее ноги, бедра и груди, сравнивая свои яблочки, бугорки и фигушки с грудями своей воспитательницы.

Галина Платонская в это начавшееся воскресенье сидела в домике воспитателей одна. Она уже не задавала себе вопроса, почему она сидит одна. И уже не хочет, не может выйти на люди, на свет. Сидела и все. Как бы обязанная что-то досидеть... А что и за что - уже непонятно... Скрипнула дверь. Но Платонская даже не шевельнулась, не спросила как обычно: кто?.. не встала навстречу... В дверном проеме домика выросла могучая фигура директора.

- Галина Николаевна, вы здесь?.. Это вы?.. С солнца ничего не могу разглядеть. Как у вас тут сумрачно. Да разве можно сидеть одной в таком мраке?.. Что с вами, голубушка?.. Посмотрите, что у вас за окном - птички поют, пчелы жужжат... А вы схоронили себя заживо... Вижу, даже календарик свой перестали зачеркивать... А календарик-то прямо тюремный на стене... Что с вами, скажите, дорогая моя?..

- Отпустите меня, Созин... не могу я больше здесь... - вырвалось из нее, как стон, и следом по белому лицу Галины Платонской потекли слезы, она по-детски размазывала их во все стороны, но они все лились и лились.

- Да что же вы не пришли-то ко мне, не сказали все... Ведь не зверь же я... Пойдемте отсюда скорее - на свет, на солнце... Пойдемте погуляем, все обсудим, поговорим... Ласковая вы моя!.. Разве так можно заживо себя хоронить, умирать живой, живой... при такой окружающей красоте... Пойдемте скорее отсюда, из этого склепа... Это же склеп!.. Пойдемте!.. - И Созин взял ее за руку и потянул за порог. И, увлекаемая его сильной рукой, она пошла, не вырывая своей белой красивой руки из его рыжей и волосатой, шла, поворачиваясь головой назад и как-то печально и прощально окидывая свой домик... А он увлекал ее все дальше и глубже в лес, не останавливаясь, пока они совсем не скрылись среди деревьев и были уже ниоткуда и никем не видны...