Плеяда 42

Взволнованной шагнула Евгения с крыльца детдома в морозную ночь, как-то по-особенному, по-новому чувствуя старые истины бытия. Совсем недавно для нее самой "любовь", "истина", "жертва" были "слова, слова, слова ...", которых она не отрицала, но и не испытывала от них ничего особенного. И вот в глухом селе, в большой, тесно заставленной кроватями комнате она убеждала тринадцатилетних мальчишек, с которыми круто обошлась жизнь и для которых любовь, правда, самопожертвование, еще не встреченные, не прочувствованные, стали уже сомнительным иллюзионом, очередным подвохом взрослых, и мальчишки бунтуют, готовые отказаться от самой Любви... И сегодня, убеждая их не отрекаться от нее, Евгения сама вдруг открыла за известными словами то, что раньше и не подозревала в себе... И сейчас, шагая в темноте, почти нащупывая ногами дорогу, она радовалась своим открытиям и была благодарна тому же Уразаю, который вынудил (именно вынудил) ее на это радостное беспокойство и тревогу... "Жизнь, как хорошо, что ты мне выпала!.." - прошептала воспитательница; она шла, забыв о всегдашнем страхе темноты, но ей было страшно от мысли, что Уразай может прожить жизнь и не почувствовать в ней того, что сегодня почувствовала она.

Евгения не заметила, как вышла на край села, дальше дорога уходила в окутанный тьмой лес, а справа, за кустами заиндевелой акации, стоял домик, который можно было увидеть только по квадратам двух светящихся окон, и Евгения, радуясь этим маякам, торопливо пошла к ним по извилистой, глубоко утонувшей в снегу тропинке.

Воспитательница старшей группы Галина Платонская лежала на казенной койке, ее длинные волосы, днем всегда заплетенные в красивую толстую русую косу, теперь разметались по всей подушке. Одной рукой Галина держала книгу, уперев ее в крупную грудь, другая ее рука вытянулась по темной поверхности одеяла; оголенная до самого плеча рука была белой, почти матовой и заканчивалась красивой, нерабочей ладонью с длинными накрашенными ногтями.

Галина Платонская окончила институт и в этот детдом попала по распределению, к работе она приступила в августе, еще преподавала русский и литературу в школе, в старших классах; больше, в сущности, ничего о своей подруге Евгения не знала. Встретила Галина новую воспитательницу с большой радостью и, почти обняв ее, сказала:

- Наскучалась я тут одна и набоялась, теперь тюрьма легче пойдет.

Свое местонахождение Платонская считала не иначе, как тюрьмой: "Это расплата за высшее образование", - говорила она и, как завзятый уголовник, вычертив прямо на стене карандашом трехлетний календарь, она каждый вечер аккуратно зачеркивала палочку-день крестиком, приговаривая: "Еще одним днем ближе к освобождению... "

Галина дочитала страницу и положила книгу на живот:

- Пришли, Евгения Ивановна?

- Ага, - кивнула Евгения, улыбаясь.

- А что цветете-то?

- Не знаю... Просто хорошо, интересно жить на земле.

- Где ты интерес-то нашла, уж не в этой ли дыре? Такой интерес мне и даром не нужен.

- Не в дыре дело: в человеке все интересно, в самой себе...

- Ой, Женька! - Платонская забросила за голову руки и потянулась грудью, - лучше туда не заглядывать - в себя-то, а делать, что тебе приятно, и все.

Евгения сняла валенки и сунула ноги в тапки: в доме было протоплено.

- Что ты о себе знаешь? - продолжала Галина. - Что у тебя волосы светленькие, губки пухленькие и мальчишкам ты своим понравилась: вот и улыбаешься.

- Я люблю их, Галя.

- Чего?! - Платонская подалась вперед, приподнимаясь на локтях.

- Я мальчишек этих люблю, - по-прежнему улыбаясь, тихо сказала Евгения.

- Иди, поешь!.. Макароны на плите, в кастрюле, - и незло бурчала уже вслед Евгении, ушедшей на кухонную половину: - Вот идеалисты чертовы: вобьют себе в голову черт знает что, а потом всю жизнь страдают на поприще любви.

Евгения вернулась обратно с тарелкой макарон, села на койку и принялась есть. Толстые, сухие макароны, уже чуть теплые, жевались с трудом, а глотать их в таком виде не было почти никакой возможности, она сходила к плите, налила в стакан несладкого чаю и стала запивать.

- Ты еще не знаешь, что тебе за черти достались, - сказала Галина. - Тринадцать лет - возраст половой зрелости. В этот период любимые тобой детки уже раздевают тебя глазами. Ты слышала что-нибудь о теориях Фрейда?

Евгения, жуя очередную ложку макарон, отрицательно покачала головой.

- А-а... я и забыла, что у тебя училище. Вам, наверное, только "Педагогическую поэму" и читали, впрочем, и у нас немногим больше. Но я все же кое-что слышала... Этот Фрейд все решает через половой вопрос - "либидо", и я с ним согласна. Вот какой из твоих мальчишек тебя пожелает, ты с ним можешь что угодно сделать, элементарно. Можешь из него гения сделать: на творчество "либидо" особенно влияет, это я по себе знаю. Пишу, к примеру, письмо к своему размилому, как вспомню его объятия... и такие у меня оборотики загибаются, ахнешь: перлы поэзии. А сяду писать какую-нибудь канцелярию - никакого вдохновения; и писать скучно, а читать - еще скучнее. Мой тебе совет, милая, избери в группе какого-нибудь рыцаря поздоровей и поручай ему отбой, подъем проводить, домашнее задание. Ну, иногда индивидуально с ним пококетничаешь: разобьется в доску, а для тебя все сделает - испытано!

- И ты этим пользуется? - еще давясь макаронами, спросила Евгения.

- А почему бы и нет? Этим пользовались еще древние. Спарта - Ликург: "Лучшая женщина - лучшему воину!" Все, милая, надо ставить на службу обществу, и эти женские части тоже, - Галина Платонская огладила через одеяло бедра и невесело закончила, - все равно зря пропадают.

- Он красивый? - спросила Евгения.

- Кто?..

- Рыцарь твой?

- Анохин?.. Горилла, но сильный: штангой занимается.

- А если у него это серьезно?

- Ой, Женечка, да разве что в этой жизни бывает серьезно? Все в ней или детская глупость, или пылкая юность, потом расчетливая зрелость, а в конце беспросветная старость. "Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова..." Мамочка! - Платонская замотала головой по подушке. - Мне уже двадцать четыре, а я будто и не жила. Для чего живем, Женя? Унавоживаем светлое будущее? А что мне будущее, когда я конечна, конечна я, Женя!..

Евгения обняла подругу:

- Не плачь, Галя, все будет хорошо...

- Уже не плачу, - Галина тыльными сторонами рук размазала по щекам слезы. - Нашло... Хорошо, хоть ты появилась, а то бы я тут с тоски повесилась: живу одна у самого леса - кошмар!

- Подружилась бы с кем, - сказала Евгения, гладя ладонями ее лоб и волосы.

- Подружишься тут. Девицы жеманятся, стараются свое деревенское достоинство перед городской "шлюхой" не уронить. А парни, все как есть, их побросали - и ко мне. Прямо соревнование устроили - кто первый меня добьется, а выйди я замуж за любого и буду, как учительница географии, темными очками глаза прикрывать... Тоже четыре года назад из города приехала, молодая, модная, парни за ней табуном; выскочила замуж за тракториста, первого красавца, пренебрегла условностями культуры, интеллигентности, а сейчас он ей синяки ставит. И думаешь, за что?.. Этот кретин ей простить не может, что она образованная, в институте училась. Придет, дурак, в школу, в учительской на стул плюхнется, ноги на стол задерет - смотреть противно: она ему вежливо: "Нехорошо так, Коля..." А ему только того надо: и начнет изгаляться: что, грамотная... Не нравлюсь?.. Я раз послушала - у меня волосы дыбом встали. Нет, думаю, ни за какие коврижки мне такая сельская идиллия не нужна, - Платонская помолчала. - Это и не драма даже, а что-то ужасное, паучье... И этот насекомый мир современная литература отобразить не способна: для этого надо изменить представление о человеке как о разумном существе. А теперь спать: второй час уже...

Евгения загасила лампу (электричество в селе было только до одиннадцати вечера) и, уже лежа на своей койке, негромко спросила:

- Галь, ты спишь?

- Пытаюсь.

- Расскажи мне, пожалуйста, о моих.

- Ой, Жень!.. да все они одинаковые: пацаны есть пацаны. С месяц я вела твою группу, использовала свой метод: влияла женским естеством на Толстенко: немного выделяла его, а в конце просила проследить за отбоем - и все было о кей! Говорю тебе: мальчишки очень любят, когда их выделяет красивая молодая женщина; этот Фрейд, видимо, был неглупый мужик. Что сказать тебе о Толстенко?.. Довольно гадкий пацан, нахален, подглядывает в туалете... в чем я сама убедилась. Так что будешь ходить в здешние отхожие места, обращай внимание на разделяющую "М" и "Ж" стенку... И, прежде чем садиться, затыкай дырочки бумажками, если не хочешь, чтобы твои любимые мальчики знали, какого цвета у тебя волосяной покров...- Платонская весело засмеялась. Евгения улыбнулась тоже. Засыпала она с двумя вопросами: что такое Гера Скобелкин и за что Уразай попадал в тюрьму?