|
|
Распопин В.Н.
Новосибирск."Рассвет", 2000
Глава: Три возраста
***
Еще высокое искусство
не в силах предопределить
в нас пробудившегося чувства
и первой осени палитр.
ведь только-только начинает
желтеть на яблонях листва,
и только-только возникает
в созвучьях радость мастерства...
Но поднимается, колеблясь,
как тайна, дымка на реке,
и переполненный троллейбус
увозит нас рука в руке.
Что нам откроет это чувство:
лишь паутинки первой нить,
иль счастье в первый раз любить, -
увы, и высшее искусство
не в силах предопределить.
***
Как женщина на дерево похожа!
То нежной линии изгиб, или в ночи,
разбужен ветром, юный тополь ожил,
и тонкой ветвью ловит лунные лучи?
Что это: лепет листьев предрассветный,
иль трепет непроснувшихся ресниц?..
Как у ветвей взметнулся тихий ветер,
как встрепенулась та, кому шептал: "Приснись!"
В окошко тихо стукнул дождь прохожий,
так капают слезинки на письмо...
Как женщина на теплый дождь похожа,
на теплый дождь, бывающий весной.
Сентиментальный романс
Скажу вам, свечечка моя:
горите, но не тайте!
Скажу вам, рифмочка моя:
взлетев, не улетайте!
Скажу вам, лесенка моя:
растите же, растите!
Скажу вам, девочка моя:
меня, меня любите!
Скажу вам: деточка моя,
ты слышишь - дышит речка?..
Скажу вам: женушка моя!..
И больше - ни словечка.
***
Ты и ночь. И запах звезд
на подушке от ладоней,
от груди и от волос...
Я влюбленного влюбленней.
Ты и утро. Солнца луч
в занавеске спит кисейной.
Я лежу и я летуч
в теплом ветре воскресенья.
Ты и день. И старый сфинкс
у зеленого залива.
Ветер трогает виски.
Я счастливого счастливей.
Ты и вечер. Подари
поцелуй один еще мне.
Только слов не говори -
я смущенного смущенней.
***
Любовь... Волны изменчивой коварство.
Казалось, только что прилив щенком резвился
и в ноги тыкался холодным мокрым носом.
Но миг - и остается только шорох
песка и сушь... Горячий знойный ветер
и где-то в сердце пенье бедуина...
Три тура вальса
Раз - никто меня не любит,
Два - меня не любишь ты.
Три - кому я, значит, нужен?
Раз - не нужен никому!
Два - и мне никто не нужен,
Три - условия просты:
Раз - никто мне не уступит,
Два - и ты глаза потупишь,
Три - и черт с тобой совсем!
За отцов!
Когда на миг затихнут гости,
припомнив доброе лицо,
я, не выдумывая тостов,
скажу им просто: "За отцов!"
И вдруг прозрачная, слепая,
сползет с морщинистой щеки
у старика слеза скупая
и капнет в рюмку у руки.
Большое горе безутешно,
и снова, как тогда, весной,
читает мама пожелтевшее
его последнее письмо.
И в сердце боль непокоренная,
и снова, сумрачно-темна,
Россия строчкой похоронною
сурово смотрит на меня.
Но жизнь идет, и гости пьяны, -
шумят, ушедшее забыв.
И лишь тихонько плачет мама,
лицо ладонями закрыв.
Поминки
Молчи. Все сказано. Пять вдов
и мама за столом.
В печи огонь. Наш отчий кров
пойдет на слом.
Двенадцать рюмок на столе.
И шесть - пустых.
Мы в жизнь приходим на сто лет.
Что, дом, притих?
Не морщась, водку вдовы пьют -
оплот семей.
Кто до конца прошел свой путь
из их мужей?
Молчи. Все сказано. Сметет,
сожжет, собьет!
И лишь недвижимость живет
сполна свое.
Все остальное - злая ложь:
покой, уют.
И запевает песню дождь.
Пой. Подпоют.
Все эту песню наизусть,
пока живут...
Молчи. Все высказано. Пусть
одни поют.
***
Над могилой отца моего,
словно мать над кроваткою сына,
наливается цветом рябина
и качает ветвями легко.
Вот он вырастет, встанет для дел!..
И представит рябина: как будто
отдохнуть от забот на минуту
он у памятника присел.
Он у памятника себе!..
И подошвы запачканы глиной.
В серебре его годы, рябина,
да и памятник уж в серебре.
Это я на могиле сижу,
на него, как бессмертье, похожий
и душой, и одеждой, и кожей,
и похоже цигарку держу.
И не верится снова, что нет,
нет его на пути моем длинном,
и мне кажется, что не рябина,
а отец мой склонился ко мне.
***
Бью окна медные и медленно
влезаю внутрь дома своего.
Ах, осень - жуть! Вечна - трагикомедия:
не пишется. и нету никого!
Эскиз
В ночной пристрастном свете фонаря
под непроглядно-черным сводом неба
снег падал, золотя ее зрачки,
и в черной, как речная зыбь, прическе
сиял сиюминутной сединой.
А в благодатных сумерках июня,
подобно молодой его листве,
иль лопастям прозрачной стрекозы,
так трепетали маленькие ноздри!
И снова отливали серебром,
подобно тальнику под ветром, кудри
ее на миг взметнувшихся волос.
И осенью, когда такая грусть,
что даже памятники бронзовые плачут,
столь нежною была ее улыбка,
что в глубине души моей неясной
высвечивались первые стихи.
А иней зимним утром на бровях,
а губ овально-белое дыханье!..
***
Прочти в отраженье своем,
не в зеркале и не в окошке, -
отдув травянистые крошки,
вглядись в небольшой водоем,
прочти в отраженье лица,
в неясном дымке папиросы:
идет двадцать пятая осень,
и как далеко до конца,
как дороги эти поля,
дороги, дожди и земля,
зеленый лесной водоем
и желтый его окоем.
***
Ты спи, родная, в белой пене
рубашек, наволочек, снов.
Мне в изголовье на коленях
стоять всю жизнь, всю темь, всю ночь.
Колыбельная отца
Ветра весь вечер утихали,
и вот все спят,
все тихо спят.
И только белыми стихами
зима с окошком говорят.
О чем они?
Да Бог их знает!
Ты не прислушивайся к ним.
Ведь это только снег. Растает,
как сон, как детство, словно дым.
***
О чем твоя бессонница?
О сердце,
о всех, тебя забывших, обо всех,
тобой забытых, о земле, о доме,
полузасыпанном январским снегом,
о хлопающей форточке под ветром,
о зарождающемся в чреве ночи
холодном и суровом новом дне...
О чем твоя бессонница?
О боли,
личинкой угнездившейся в душе,
о друге, обещавшем заходить,
о женщине, о небе, о костре,
о давнем детстве на руках отца,
так рано на груди его сложённых,
и о своих, начавших уставать...
О чем твоя бессонница, о, сердце?
***
Семья, трамвай, начальство, скрепки...
Вот мы, Господь, во всей красе.
Не обезьяны - наши предки!
Позорней - белки в колесе!..
***
Вы говорите: стрессы, годы,
разлуки, гибель... Что взамен?
Пусть нелюбви, пусть непогоды,
но просит сердце перемен.
***
Почти осенний дождик лил,
за тучкой тучка наплывала.
В тот день тебя я полюбил,
а ты мне руки целовала.
Назавтра снова дождик был,
но в облаках лазурь пробилась.
Ах, я бы лоб себе разбил,
чтоб все, что было, повторилось!
***
Стала ты моим сердцебиеньем,
воздухом, которым я дышу,
шепотом ночным, стихотвореньем,
что в груди, как душу, я ношу.
Круги ада - ты они - все девять.
Я готов на все и на любой.
Господи, ну что с тобой мне делать?
Господи, что делать мне с собой!..
***
О, эти благие советы
поэтов: забыться, заснуть!..
Подумаю: с кем ты и где ты -
и страх забирается в грудь...
И сердце забьется, забьется,
как в детстве - от горьких обид...
И кажется - грудь разорвется,
и хочется плакать навзрыд!..
***
Почему тебя люблю я?
А зачем ты так красива?
Золотой прической ива
с ветром шепчется игриво.
Губ кокетливо не дуя,
рот подставь для поцелуя,
а потом тебе скажу я
без обмана и наива,
почему ты так красива.
Потому что так люблю я.
***
Она уходит. Ты не видишь?
Она уйдет - и не зови.
Она забудет - слезы вытрешь:
не умирают от любви.
Что ты в ее надеждах светлых
и что она в твоих летах? -
Жестокий иней на последних
слепых рябиновых листах.
***
Судьбы всеобщей не миную,
но и ничто не жгу дотла.
Идешь с другими - не ревную.
Уйдешь - спасибо, что была.
***
- Прилети ко мне.
- Я здесь.
- Усыпи меня.
- Хоть сейчас.
- Одари меня.
- Чем есть.
- Полюби меня.
- Бог подаст.
***
Напьюсь до судорог: чужая!
Кольцо мерцает на руке...
О, сладость кожи этой зная,
вкус этих губ на языке, -
уйти!..
Песнь смерти
Осенний день. Лес.
Вздохни, вздохни, грудь.
Снят со стены крест.
Пой песнь любви, грусть!
Вдаваись во мхи, горб,
земля тебе - пух.
Пой песнь зимы, скорбь,
лети во мглу, дух!
Закрой глаза, я,
и умертви страх.
Пил сорок лет яд,
ел сорок лет прах,
сбирал страстей скарб,
и вот - пуста горсть,
и вот - мертва грусть,
пой песнь любви, скорбь!..
И скорбь мертва. Пой,
дух, песнь зимы. Вой,
холод и мрак окрест,
грудь придави, крест.
Охота
Ветер сети свои расставил.
Не довольно ли зоревать?
Волкодавы кругом, волкодавы,
и охотниц жестокая стать.
Опьяненные амазонки,
белых бабок, копыт перепляс.
И охотники звонкие зонги
выдувают в рожки, веселясь.
Я - тот серый, я - тот сумасшедший,
старый зверь,
я - тот волк, на кого
за его баснословную шерсть
и курносая
смотрит совой.
Посадите на цепь вислоухих!..
Ну,
которая первая,
что
пожелала звериного брюха?
Ты -
с распоротым животом?
Ты -
с фонтаном крови вместо шеи,
не успевшая тронуть курка,
ты -
чье тело - еще предвкушенье?
Или я с сединой по бокам?
Трубы! Трубы! В закате ржавом,
как будильники, грают псы.
И ведет под уздцы свою славу
амазонка с телом осы.
Воротник ее - волчьей шкуры,
на ладонях ее - закат,
а в очах сумасшедшей курвы
звезды смерти волчьей горят.
Я - тот серый,
я - тот убитый,
я - не вышедший в этот бой,
освежеванный и зарытый
горевою моей планидой,
заревою моей землей.
Я - тот серый,
я - тот сумасшедший,
я - прошитый навылет под бровь
этой самочкой с жалом шершня.
Пусть
купается в моей шерсти,
пусть.
От тоненькой этой шейки
не отмоется
волчья кровь.
***
Жизнь - дорога никуда,
смерть - дорога ниоткуда.
В том и ужас, в том и чудо,
и причуда, и беда,
что дорога - ниоткуда,
и дорога - никуда.
Вот тебе и всех проблем
нерешаемых решенье -
муравьев столпотворенье
над горбом твоих колен.
Очень милое решенье
всех мучительных проблем -
та дорожка никуда,
никуда и ниоткуда,
что протопчет это чудо,
эта рыжая орда
по тебе: из никуда,
по тебе же: в никуда.
***
Поэтам, юноши, не верьте.
Стихи - метафор круговерть
и ложь. Особенно о смерти.
Поймешь, когда из круговерти
в глаза тебе заглянет смерть.
***
|
Поэт - божья дудка.
Есенин
| |
Прав Пушкин: в жизни счастья нет.
Но прав и Блок: покоя - тоже.
А воля? Бедный мой поэт!
Одна на свете воля - Божья.
Не возносись на постамент:
над гордецами бес хохочет.
Играй, Господень инструмент,
пока Всевышний слушать хочет!
Играй и счастлив будь, поэт,
не вопрошай у неба хмуро,
где воля, вера, радость, свет
и сердцу бедному привет,
и где теперь твоя Лаура...
Что ты для Бога? Лишь сонет.
***
|
А жизнь, как посмотришь
с холодным вниманьем вокруг...
Лермонтов
| |
Язык немеет от горьких лекарств
твоих, поэзия. И не ворочается.
Уже не сказать без пустых прикрас
о том, что хочется.
Уже не вернуть ту первую, с кем
и солнце вставало, от сна отряхиваясь,
как пудель веселый на жарком песке...
Живешь ли, дрожишь ли, от страха таясь
в молитвах и рифмах? От горьких молитв
язык немеет, ища утешения.
Так ветер горькую пыль шевелит
после землетрясения.
И жизнь - приглядишься - пустой коридор,
где шуб и валенок чужих навалено.
И это и есть твой последний порт,
гавань и пристань в твоем мореплавании.
***
|
Жизнь прекрасна,
даже когда по лицу текут слезы.
Моцарт
| |
Вот так проходит жизнь.
Что ж, все закономерно:
случайны радости,
настойчивы заботы,
печаль, подобно жажде, постоянна,
а горе, словно голод, неизбывно.
Есть надо каждый день...
И мы - на роковой черте,
которая зовется бабьим летом,
а проще - осенью.
Она листву роняет,
как красные листки календари...
Теперь нас ожидают только будни
и только безответная любовь.
Еще мы тешимся обманчивой надеждой
и ожиданьем песни лебединой,
но время - ветер - меж ветвей деревьев
уносит эту песнь...
Прощай, надежда.
О, Господи, ведь мы не повторимся!..
Но иногда какой-нибудь невзрачный
мотивчик всё в душе перевернет,
и безответная любовь погладит
нас дуновеньем ласки по щеке,
и плачем мы,
и жизнь неповторима,
и жизнь прекрасна,
даже если слезы,
ни от кого уж больше не скрываясь,
текут по постаревшему лицу.
Любовь
1. Вдова:
Из царств подземных, из небесных
приди! найди! приснись! вернись!
и губ иссохших, черных, честных
хоть дуновением коснись!
2. Вдовец:
Прости. Я с ней как будто ожил.
Я долго ждал. Но ты не шла.
Она красивей и моложе,
но ты... Роднее ты была.
***
Все проходит, даже боль любви,
правда, радость раньше умирает.
Было кем-то сказано: живи!
И живешь, а для чего - кто знает?..
Судьба
Мое тело плывет по воде, как ненужная больше камелия,
мое горло раздавлено пальцами черного демона,
мои руки и платье в крови, всё в крови,
мир - кровавого цвета...
Я - Офелия.
Я - Дездемона.
Я - супруга Макбета.
Лето, сад и любовь... Это был иль не было это?..
Ночь, невинность, балкон. Ожиданье и шепот: "Джульетта!.."
***
Счастливчики они - тот звездный круг!..
У гроба гения учитель сидя,
всё спрашивал его: "Что видишь, друг?.."
И верил ведь, что мертвый что-то видит!..
***
За веком век уходит в какой безмерный век?
За жизнью жизнь уходит в какой безвестный край?
Ответа нет. Заносит погосты вечный снег.
Прощай, прощай, товарищ! и молодость, прощай!
7 ноября 1992 года
Революцию родную
рыком рынка придушив,
грянем, братцы, удалую
за помин ее души!
Я пить и петь устал,
мечусь от водки к чаю,
не мил мне город стал:
отчаянно скучаю
среди толпы ребят,
рыгающих с похмелья,
среди лотков, где спят
лишь Чейз с Эммануэлью,
средь сникерсов, лолит
да мессалин с Бугринки,
среди газет про СПИД,
размеры да резинки,
не устающих крыть
то партию, то секту...
Устал я проходить
по Красному проспекту,
где не бабульки - лбы
небритые в киосках,
где шлюхи, как столбы,
торчат на перекрестках,
где шашни, что ни шаг,
и по двое и хором,
где прежний красный флаг
усвоен триколором,
безвольно свисшим, как
в политбюро мошонки,
где выцветший дензнак -
как грязные пеленки,
где третий месяц - дождь,
где гарь смешалась с гнилью,
где третий год - мандраж
и третий век - бессилье.
***
Над свечечкой дрожу -
торшер в ночи, как флюс.
Я музыки прошу -
в ответ "Европа плюс!"
К колодцу - как к врачу!..
Протягивают "Pils".
Я не желаю "please"
и "danke" не хочу!
Ну, Данте - так и быть:
не каждый там в аду.
Пусть меж геенн бреду,
но хочется любить!
Не трахать, а лобзать,
не тискать, а в глаза
глядеть, не про минет
мечтая - про сонет.
Чтоб шепот, а не крик,
не попугай - щегол.
Ну что же, мой язык,
где жгущий твой глагол?
Где ты из года в год
"гори, моя звезда"?
И где ты, мой народ -
не пьяная орда?
***
В клетке душа. Заперта на засов
ладно бы тела - общественных мнений,
правил, законов. Так в клетке стихов
слово живое стоит на коленях
и задыхается меж пустяков -
рифм и метафор, и прочих томлений
духа, и суетных выражений,
и забывается в пеньях и пенях.
Так, наделенную волей и речью,
и проживаем жизнь человечью
между богов и болванов, что, в общем,
одно и то же. И даже не ропщем,
что не находится нужных слов
выразить радость жизни и тяжесть,
путаясь в понятиях "дайджест",
"бестселлер", и даже
"триллер", и варим какой-то плов
вместо того, чтобы крикнуть: "Я же
смертен, как все!.. А пришла любовь
и на колени встала..."
Та, что спешит, и та, что ждет
Та, у которой забываюсь
и забываю о другой...
И Та, о ком забыть стараюсь
в объятьях первой, дорогой,
Той, что спешит к разлуке скорой,
Той, чьим присутствием дышу...
Но Та, что ждет, Та, у которой
лишь об отсрочке и прошу...
Неотвратимей и мрачнее
день ото дня ее приход.
Меня ж с годами все сильнее
к ее сопернице влечет...
Но знаю, первую избрав,
что у второй все больше прав.
***
Я уже перед дверью. Я скоро уйду.
По ночам мне является ангел-хранитель,
белый, малый, бесплотный. И в полубреду
я руками машу на него, не любитель
всяких фантасмагорий; оседлый, земной,
не справляется разум мой с потусторонним.
Этот мир я люблю, эту жизнь, а в иной,
сладкогласой, что делать мне с хрипом вороньим?
Здесь хочу я остаться грехи искупать
громыхающим громом, дрожащей рябиной,
чтобы ливнем июльским девиц искупать,
иль расклеванным быть вдрызг ордой воробьиной.
Завещание
Я превратился в дождь,
в тьму неба, в свежесть вздоха,
в бороздку на окне,
в нахохлившихся птиц,
и в первый луч травы,
и в ноздреватость почвы,
я превратился в мир,
не плачьте обо мне.
Я превратился в след
от самолета в небе,
в след дичи для стрелка,
и в след стрелка в траве,
в свет дальних солнц -
следов от чьих-то крыльев.
Погасли звезды,
светятся следы.
Я превратился в вас,
я вам себя оставил:
мой голос, ритм, надежды.
Так я носил в себе
всех тех,
кто снег, деревья, полдень, вечность...
Я превратился в дождь
и в память о себе.
Я превратился в след,
в птиц, в дождь,
в траву и в память.
Я превратился в вас.
Не плачьте обо мне.
***
Уже не первый день тепло,
уже не раз зима прощалась,
а встанешь утром - намело:
хозяйка, видно, возвращалась.
Так возвращаются не раз
домой старухи, чтоб проверить,
не позабыт ли свет и газ
и хорошо ль закрыты двери.
***
Я три тебе гвоздики подарил.
Быстрее прочих белая увяла,
за нею следом розовой не стало,
а желтая стояла и стояла,
как будто кто ее заговорил.
***
В отжившей супружеской спальне
заплаканной женщины сон.
И камнем надгробным опальный,
холодный немой телефон.
И ты не в объятьях моих,
прижавшись щекой к аппарату,
не ждешь и не спишь. Мы распяты,
и крест наш один на троих.
И дождь за окном, и дремотный,
и бесприютный рассвет,
и сумрак, и дым, и животный,
как страх, нарывающий метр,
отчаянный, без просвета
срывающийся с губ:
"Я без тебя не могу!"
..................................
И сотая в ночь сигарета.
***
Как хочется крикнуть на все мирозданье: МОЯ!
Нельзя.
И надо, как в омут, поникнуть в заплаканные
голубые глаза.
И надо себя уничтожить, обречь, чтоб дожить
эту жизнь до конца,
на тихую нежить, чтоб пепел сгоревшего счастья,
как с крыльев пыльца
у летнего эльфа ссыпался печально,
на пыльную землю слетая,
и молча кончаться и, тая, шептать:
до свиданья,
моя невозможная, голубоокая, моя
золотая,
шептать в этот лист, в этот угол,
на все мирозданье...
Слезы
1.
Ты плачешь, в ткань платка отволглую
и всхлип, и жалобу глуша.
Так плачет небо в осень долгую,
почти беззвучно, не дыша.
Над речкой, рощей, над пригорками,
над псом бродячим слезы льет.
И эти слезы были б горькими,
когда бне сладкий их исход,
прозренье тайного явления
среди предзимней пустоты -
любви последней упоения
и чуда поздней красоты.
2.
Слезы, слезы и солнечным полднем
и в раскисшей октябрьской мгле,
слезы месяц назад и сегодня,
в небе слезы и на земле,
и в распутицу и на перепутье,
когда каждый мучителен шаг,
и в привычном домашнем уюте,
лишь не щеки в слезах, а душа.
Рвешь из пальцев зубами занозы -
неподатлива плоть, крепка...
Солоны твои горькие слезы
и соленая кровь горька.
3.
Дышать боюсь: дыханье обжигает.
Молчать боюсь: душа перекипает.
Сказать? Но что словами обозначишь?
А умереть? Ведь ты опять заплачешь...
***
Что кричал я тебе над беззвучной рекой,
за падучей звездою гоняясь?
Что шептал я тебе в телефон, как в гобой,
муку музыкой сделать пытаясь?
Что молчу я тебе, выдать явной строкой
тайну скудных молитв не решаясь?
А когда я умру, и последней трубой
хриплый голос мой бывший, мой голос немой
протрубит надо мной для тебя для одной,
не боясь, не таясь и не каясь:
"Я С ТОБОЙ на земле, над землей, под землей!" -
под осклизлой землей задыхаясь.
***
Под весенним ветерком
будут, будут лужи сохнуть,
будут, будут бабки охать
на скамейке под окном.
Среди юбок, курток, брюк,
движущихся мерной ратью,
будут, будут мои братья
обнимать моих подруг.
Будут, будут мои сестры
руки жать моим друзьям,
пока я над миром пестрым
по натруженным плечам
буду плыть, ничем не занят,
буду - в прошлых временах...
Жить никто не перестанет
на моих похоронах.
***
Дышу всей грудью, знаю все на свете.
и всех на свете женщин я люблю,
и жаждой жизни каждый день встречаю,
и с каждым днем всё меньше, меньше дней...
***
Боже мой, как все мы глупы
и, оплакивая трупы,
взгляда вверх не поднимаем
на живые облака,
что, сбираясь в кучки, в прядки,
то играют с солнцем в прятки,
то, досадуя на нашу
дурь, оплакивают нас!
Спасибо
За то, что есть на этом свете
свет,
за то, что набирают ветви
и травы - цвет,
за то, что музыкой ликует
речь,
еще за то, что ветер дует -
весна, сиречь,
еще за твой, как сад, зеленый
летящий взгляд,
за мой, тобою ослепленный
сад,
за то, что мы с тобой, как дети,
еще чисты,
за то, что есть на этом свете
ты!
Весенний дождь
Замечется пыль. Бесноватые яблони
ветвями испуганно в окна забьют,
и в сад еще спящий, пропитанный ядами,
неслышные первые капли скользнут.
И ринется дождь! Замолотит по крыше.
Я стукну калиткой, в ограду войду.
Ручьи побегут, как пугливые мыши,
их, серых, полно в моем старом саду.
Окно разобью, если не растворится,
огни твоих глаз различу я во мгле.
Да здравствует дождь, воздающий сторицей
за пыльное детство на стольной земле!
Да здравствует дождь в муравейнике медном
и в дымке реки, в перламутре пруда!..
Да здравствует дождь на щеке твоей бледной
соленою каплей... От радости, да?
***
Ты сам всё это перечти,
увидишь - смыслом начиняется
судьба... И, Бог тебя прости,
пусть жизнь уж прожита почти -
любовь лишь только начинается.
|
